ГОГОЛЬ Н. В. ТАРАС БУЛЬБА
| ГОГОЛЬ Н. В. ТАРАС БУЛЬБА |
 |
|
ГОГОЛЬ Н. В. ТАРАС БУЛЬБА (В сокращении) I «А поворотись-ка, сын! Экой ты смешной какой! Что это на вас за поповские подрясники? И эдак все ходят в академии?» Такими словами встретил старый Бульба двух сыновей своих, учившихся в Киевской бурсе и приехавших уже на дом к отцу. Сыновья его только что слезли с коней. Это были два дюжие молодца, ещё смотревшие исподлобья, как недавно выпущенные семинаристы. Крепкие, здоровые лица их были покрыты первым пухом волос, которого ещё не касалась бритва. Они были смущены таким приёмом отца и стояли неподвижно, потупив глаза в землю. «Стойте, стойте! Дайте мне разглядеть вас хорошенько,- продолжал он, поворачивая их,- какие же длинные на вас свитки2! Экие свитки! Таких свиток ещё на свете не было. А побеги который-нибудь из вас! я посмотрю, не шлёпнется ли он на землю, запутавшись в полы». «Не смейся, не смейся, батьку!» - сказал, наконец, старший из них. «Смотри ты, какой пышный3! А отчего ж бы не смеяться?» «Да так; хоть ты мне и батько, а как будешь смеяться, то, ей-богу, поколочу!» «Ах ты, сякой-такой сын! как! батька?» - сказал Тарас Бульба, отступивши с удивлением несколько шагов назад. «Да хоть и батька. За обиду не посмотрю и не уважу никого». «Как же хочешь ты со мною биться? разве на кулаки?» «Да уж на чём бы то ни было».
1 Бурса - духовное училище. 2 Свитка - род полукафтана. Бурсаки были одеты в длиннополые одежды. 3 Пышный - здесь в. смысле гордый.
«Ну, давай на кулаки! - говорил Бульба, засучив рукава.- Посмотрю я, что за человек ты в кулаке!» И отец с сыном, вместо приветствия после давней отлучки, начали садить друг другу тумаки и в бока, и в поясницу, и в грудь, то отступая и оглядываясь, то вновь наступая.
«Да он славно бьётся! - говорил Бульба, остановившись.- Ей-богу, хорошо! - продолжал он, немного оправляясь.- Так, хоть бы даже и не пробовать. Добрый будет козак! Ну, здорово, сынку! почеломкаемся!» И отец с сыном стали целоваться. «Добре, сынку! Вот так колоти всякого, как меня тузил. Никому не спускай! А всё-таки на тебе смешное убранство: что это за верёвка висит? А ты, бейбас что стоишь и руки опустил? - говорил он, обращаясь к младшему,- что ж ты, собачий сын, не колотишь меня?» «Вот ещё что выдумал! - говорила мать, обнимавшая между тем младшего.- И придёт же в голову этакое, чтобы дитя родное било отца! Да будто и до того теперь: дитя молодое, проехало столько пути, утомилось (это дитя было двадцати с лишком лет и ровно в сажень ростом). Ему бы теперь нужно опочить и поесть чего-нибудь, а он заставляет его биться!» «Э, да ты мазунчик2, как я вижу,- говорил Бульба.- Не слушай, сынку, матери: она баба, она ничего не знает. Какая вам нежба? Ваша нежба - чистое поле да добрый конь; вот ваша нежба! А видите вот эту саблю? Вот ваша матерь! Это всё дрянь, чем набивают головы ваши; и академия, и все те книжки, буквари и философия, и всё это ка зна що3, плевать на всё это!.. А вот лучше, я вас на той же неделе отправлю на Запорожье. Вот где наука, так наука! Там вам школа; там только наберётесь разуму». «И всего только одну неделю быть им дома? - говорила жалостно, со слезами на глазах, худощавая старуха-мать.- И погулять им, бедным, не удастся; не удастся и дому родного узнать, и мне не удастся наглядеться на них!» «Полно, полно выть, старуха! Козак не на то, чтобы возиться с бабами. Ты бы спрятала их обоих себе под юбки да и сидела бы на них, как на куриных яйцах. Ступай, ступай, да ставь нам скорее на стол всё, что есть. Не нужно пампушек, медовиков, маковников и других пундиков ; тащи нам всего барана, козу давай, меды сорокалетние! Да горелки побольше, не с выдумками горелки, с изюмом и всякими вытребеньками2, а чистой, пенной горелки, чтобы играла и шипела как бешеная».
1 Бейбас - балбес. 2 Мазунчик - избалованный, маменькин сын. 3 Ка зна що - чёрт знает что. 1 Пундики - сладости. 2 Вытребёньки - причуды, затеи. 3 Червонное монисто - красное ожерелье. 4 Бандура - народный украинский музыкальный инструмент. 5 Уния-объединение православной церкви с католической под властью римского папы. 6 Отводы - деревянные украшения. 7 Венецёйская - венецианская. Берестовые - деревянные, сделанные из вяза, который на Украине иначе называют беоестом.
Бульба повёл сыновей своих в светлицу, откуда проворно выбежали две красивые девки-прислужницы в червонных монистах3, прибиравшие комнаты... Светлица была убрана во вкусе того времени, о котором живые намёки остались только в песнях да в народных думах, уже не поющихся более на Украине бородатыми старцами-слепцами, в сопровождении тихого треньканья бандуры4 в виду обступившего народа; во вкусе того бранного, трудного времени, когда начались разыгрываться схватки и битвы на Украине за унию5. Всё было чисто, вымазано цветной глиною. На стенах - сабли, нагайки, сетки для птиц, невода и ружья, хитро обделанный рог для пороху, золотая уздечка на коня и путы с серебряными бляхами. Окна в светлице были маленькие, с круглыми тусклыми стёклами, какие встречаются ныне только в старинных церквях, сквозь которые иначе нельзя было глядеть, как приподняв надвижное стекло. Вокруг окон и дверей красные отводы6. На полках по углам стояли кувшины, бутыли и фляжки зелёного и синего стекла, резные серебряные кубки, позолоченные чарки всякой работы: венецейской7, турецкой, черкасской, зашедшие в светлицу Бульбы всякими путями через третьи и четвёртые руки, что было весьма обыкновенно в те удалые времена. Берестовые 8 скамьи вокруг всей комнаты; огромный стол под образами в парадном углу; широкая печь с запечьями, уступами и выступами, покрытая цветными, пёстрыми изразцами,- всё это было очень знакомо нашим двум молодцам, приходившим каждый год домой на каникулярное время, приходившим потому, что у них не было ещё коней, и потому, что не было в обычае позволять школярам ездить верхом. У них были только длинные чубы, за которые мог выдрать их всякий козак, носивший оружие. Бульба только при выпуске их послал им из табуна своего пару молодых жеребцов. Бульба по случаю приезда сыновей велел созвать всех сотников и весь полковой чин, кто только был налицо; и когда пришли двое из них и есаул 1 Дмитро Товкач, старый его товарищ, он им тот же час их представил, говоря: «Вот смотрите, какие молодцы! На Сечь их скоро пошлю». Гости поздравили и Бульбу, и обоих юношей и сказали им, что доброе дело делают и что нет лучшей науки для молодого человека, как Запорожская Сечь. «Ну ж, паны браты, садись всякий, где кому лучше, за стол. Ну, сынки! прежде всего выпьем горелки!-так говорил Бульба.- Боже, благослови! Будьте здоровы, сынки: и ты, Остап, и ты, Андрий! Дай же боже, чтобы вы на войне всегда были удачливы! Чтобы бусурманов 2 били, и турков бы били, и татарву били бы, когда и ляхи начнут что против веры нашей чинить, то и ляхов бы били! Ну, подставляй свою чарку; что, хороша горелка? А как по-латыни горелка? То-то, сынку, дурни были латинцы: они и не знали, есть ли на свете горелка. Как, бишь, того звали, что латинские вирши3 писал? Я грамоте разумею не сильно, а потому и не знаю: Гораций 4, что ли?» «Вишь, какой батько! - подумал про себя старший сын, Остап.- Всё, старый собака, знает, а ещё и прикидывается». «Я думаю, архимандрит5 не давал вам и понюхать горелки,- продолжал Тарас.- А признайтесь, сынки, крепко стегали вас берёзовыми и свежим вишняком по спине и по всему, что ни есть у козака? А может, так как вы сделались уже слишком разумные, так, может, и плетюганами пороли? Чай, не только по субботам, а доставалось и в середу, и в четверги?» «Нечего, батько, вспоминать, что было,- отвечал хладнокровно Остап,- что было, то прошло!» «Пусть теперь попробует! - сказал Андрий.- Пускай только теперь кто-нибудь зацепит. Вот пусть только подвернётся теперь какая-нибудь татарва, будет знать она, что за вещь козацкая сабля!»
1 Есаул - средний офицерский чин в казачьих войсках. 2 Бусурман, басурман - не христианин, здесь вообще иноземец. 3 Вирши - стихи. 4 Гораций - знаменитый древнеримский поэт. 6 Архимандрит - монашеский чин; здесь: начальник духовного училища.
«Добре, сынку! ей-богу, добре! Да когда на то пошло, то и я с вами еду! Ей-богу, еду! Какого дьявола мне здесь ждать! Чтоб я стал гречкосеем, домоводом, глядеть за овцами, да за свиньями, да бабиться с женой? Да пропади она: я козак, не хочу! Так что же, что нет войны? Я так поеду с вами на Запорожье, погулять. Ей-богу, еду!» И старый Бульба мало-помалу горячил- ся, горячился, наконец рассердился совсем, встал из-за стола и, приосанившись, топнул ногою. «Завтра же едем! Зачем откладывать? Какого врага мы можем здесь высидеть? На что нам эта хата? К чему нам всё это? На что эти горшки?» Сказавши это, он начал колотить и швырять горшки и фляжки. Бедная старушка, привыкшая уже к таким поступкам своего мужа, печально глядела, сидя на лавке. Она не смела ничего говорить; но услыша о таком страшном для неё решении, она не могла удержаться от слёз, взглянула на детей своих, с которыми угрожала ей такая скорая разлука,- и никто бы не мог описать всей безмолвной силы её горести, которая, казалось, трепетала в глазах её и в судорожно сжатых губах... Тарас был один из числа коренных старых полковников: весь был он создан для бранной тревоги и отличался грубой прямотой своего нрава. Тогда влияние Польши начинало уже сказываться на русском дворянстве. Многие перенимали уже польские обычаи, заводили роскошь, великолепные прислуги, соколов, ловчих, обеды, дворы. Тарасу было это не по сердцу. Он любил простую жизнь Козаков и перессорился с теми из своих товарищей, которые были наклонны к варшавской стороне, называя их холопьями польских панов. Неугомонный вечно, он считал себя законным защитником православия. Самоуправно входил в сёла, где только жаловались на притеснения арендаторов и на прибавку новых пошлин с дыма . Сам с своими козаками производил над ними расправу и положил себе правилом, что в трёх случаях всегда следует взяться за саблю, именно: когда комиссары 2 не уважили в чём старшин и стояли перед ними в шапках; когда поглумились над православием и не почтили предковского закона и, наконец, когда враги были бусурманы и турки, против которых он считал во всяком случае позволительным поднять оружие во славу христианства. Теперь он тешил себя заранее мыслью, как он явится с двумя сыновьями на Сечь и скажет: «Вот посмотрите, каких я молодцов привёл к вам!», как представит их всем старым, закалённым в битвах товарищам, как поглядит на первые подвиги их в ратной 3 науке и бражничестве, которое почитал тоже одним из главных достоинств рыцаря. Он сначала хотел было отправить их одних; но при виде их свежести, рослости, могучей телесной красоты вспыхнул воинский дух его, и он на другой же день решился ехать с ними сам, хотя необходимостью этого была одна упрямая воля. Он уже хлопотал и отдавал приказы, выбирал коней и сбрую для молодых сыновей, наведывался и в конюшни, и в амбары, отобрал слуг, которые должны были завтра с ними ехать. Есаулу Товкачу передал свою власть вместе с крепким наказом явиться сей же час со всем полком, если только он подаст из Сечи какую-нибудь весть. Хотя он был и навеселе, и в голове ещё бродил хмель, однако ж не забыл ничего. Даже отдал приказ напоить коней и всыпать им в ясли крупной и первой пшеницы, и пришёл усталый от своих забот. «Ну, дети, теперь надобно спать, а завтра будем делать то, что бог даст. Да не стели нам постель! Нам не нужна постель. Мы будем спать на дворе». Ночь ещё только что обняла небо, но Бульба всегда ложился рано. Он развалился на ковре, накрылся бараньим тулупом, потому что ночной воздух был довольно свеж и потому что Бульба любил укрыться потеплее, когда был дома. Он вскоре захрапел, и за ним последовал весь двор. Всё, что ни лежало в разных его углах, захрапело и запело; прежде всего заснул сторож, потому что более всех напился для приезда паничей. Одна бедная мать не спала. Она приникла к изголовью дорогих сыновей своих, лежавших рядом. Она расчёсывала гребнем их молодые, небрежно всклоченные кудри и смачивала их слезами. Она глядела на них вся, глядела всеми чувствами, вся превратилась в одно зрение и не могла наглядеться. Она вскормила их собственною грудью; она взрастила, взлелеяла их - и только на один миг видит их перед собою. «Сыны мои, сыны мои милые! что будет с вами? что ждёт вас?» - говорила она, и слёзы остановились в морщинах, изменивших её когда-то прекрасное лицо. В самом деле, она была жалка, как всякая женщина того удалого века... Она видела мужа в год два, три дня, и потом несколько лет о нём не бывало слуха. Да и когда виделась с ним, когда они жили вместе, что за жизнь её была? Она терпела оскорбления, даже побои; она видела из милости только оказываемые ласки; она была какое-то странное существо в этом сборище безжённых рыцарей, на которых разгульное Запорожье набрасывало суровый колорит свой... Вся любовь, все чувства, всё, что есть нежного и страстного в женщине, всё обратилось у ней в одно материнское чувство. Она с жаром, с страстью, с слезами, как степная чайка, вилась над детьми своими. Её сыновей, её милых сыновей берут от неё, берут для того, чтобы
1 С дыма - здесь: с каждой дымовой трубы. 2 Комиссары - здесь: сборщики податей. 8 Ратный - боевой. 1 Колорит - оттенок, отпечаток.
не увидеть их никогда! Кто знает, может быть, при первой битве татарин срубит им головы, и она не будет знать, где лежат брошенные тела их, которые расклюёт хищная подорожная птица, и за каждый кусочек которых, за каждую каплю крови она отдала бы себя всю. Рыдая, глядела она им в очи, которые всемогущий сон начинал уже смыкать, и думала: авось-либо Бульба, проснувшись, отсрочит денька на два отъезд. Может быть, он задумал оттого так скоро ехать, что много выпил. Месяц с вышины неба давно уже озарял весь двор, наполненный спящими, густую кучу верб и высокий бурьян, в котором потонул частокол, окружавший двор. Она всё сидела в головах милых сыновей своих, ни на минуту не сводила с них глаз своих и не думала о сне. Уже кони, чуя рассвет, все полегли на траву и перестали есть; верхние листья верб начали лепетать, и мало-помалу лепечущая струя спустилась по ним до самого низу. Она просидела до самого света, вовсе не была утомлена и внут-ренно желала, чтобы ночь протянулась как можно дольше. Со степи понеслось звонкое ржание жеребёнка. Красные полосы ясно сверкнули на небе. Бульба вдруг проснулся и вскочил. Он очень хорошо помнил всё, что приказывал вчера. «Ну, хлопцы, полно спать! Пора! Пора! Напойте коней! А где стара?» (так он обыкновенно называл жену свою). «Живее, стара, готовь нам есть, потому что путь великий лежит!» Бедная старушка, лишённая последней надежды, уныло поплелась в хату. Между тем, как она со слезами готовила всё, что нужно к завтраку, Бульба раздавал свои приказания, возился на конюшне и сам выбирал для детей своих лучшие убранства. Бурсаки вдруг преобразились: на них явились, вместо прежних запачканных сапогов, сафьяновые 1 красные с серебряными подковами; шаровары, шириною в Чёрное море, с тысячью складок и со сборами, перетянулись золотым очкуром2; к очкуру прицеплены были длинные ремешки с кистями и прочими побрякушками для трубки. Казакин 3 алого цвета, сукна яркого, как огонь, опоясался узорчатым поясом; чеканные турецкие пистолеты были задвинуты за пояс; сабля брякала по ногам их. Их лица, ещё мало загоревшие, казалось, похорошели и побелели; молодые, чёрные усы теперь как-то ярче оттеняли белизну их и здоровый, мощный цвет юности; они были хороши под чёрными бараньими шапками с золотым верхом. Бедная мать! Она как увидела их, она и слова не могла промолвить, и слёзы остановились в глазах её. «Ну, сыны, всё готово! нечего мешкать! - произнёс наконец Бульба.- Теперь, по обычаю христианскому, нужно перед дорогою всем присесть». Все сели, не выключая даже и хлопцев, стоявших почтительно у дверей. «Теперь благослови, мать, детей своих! - сказал Бульба.- Моли бога, чтобы они воевали храбро, защищали бы всегда честь лыцарскуючтобы стояли всегда за веру христову, а не то пусть лучше пропадут, чтобы и духу их не было на свете! Подойдите, дети, к матери: молитва материнская и на воде и на земле спасает». Мать, слабая, как мать, обняла их, вынула две небольшие иконы, надела им, рыдая, на шею. «Пусть хранит вас... божья матерь... Не забывайте, сынки, мать вашу... пришлите хоть весточку о себе...» Далее она не могла говорить. «Ну, пойдем, дети!» - сказал Бульба. fy крыльца стояли оседланные кони. Бульба вскочил на своего Чёрта, который бешено отшатнулся, почувствовав на себе двадцатипудовое бремя, потому что Бульба был чрезвычайно тяжёл и толст. Когда увидела мать, что уже и сыны её сели на коней, она кинулась к меньшому, у которого в чертах лица выражалось более какой-то нежности; она схватила его за стремя, она при-липнула к седлу его и, с отчаянием во всех чертах, не выпускала его из рук своих. Два дюжих козака взяли её бережно и унесли в хату. Но когда выехали они за ворота, она со всею лёгкостью дикой козы, несообразной её летам, выбежала за ворота, с непостижимою силою остановила лошадь и обняла одного из них с какою-то помешанною, бесчувственною горячностью; её опять увели. Молодые козаки ехали смутно 2 и удерживали слёзы, боясь отца своего, который, однако же, с своей стороны, тоже был несколько смущён, хотя и старался этого не показывать. День был серый; зелень сверкала ярко; птицы щебетали как-то в разлад. Они, проехавши, оглянулись назад; хутор их как.будто ушёл в землю; только стояли на земле две трубы от их скромного домика да одни только вершины дерев, по сучьям которых они
1 Сафьян - козловая кожа высокого качества. 2 Очкур - шнурок, стягивающий пояс шаровар. 3 Казакин - мужское верхнее платье в виде кафтана на крючках со сборками сзади. 1 Рыцарскую. 2 Смутно - здесь: грустно. лазили, как белки; только ещё стлался перед ними тот луг, по которому они могли припомнить всю историю жизни, от лет, когда катались по росистой траве его, до лет, когда поджидали на нём чернобровую козачку, боязливо летевшую через него с помощью своих свежих быстрых ножек. Вот уже один только шест над колодцем с привязанным вверху колесом от телеги одиноко торчит на небе; уже равнина, которую они проехали, кажется издали горою и всё собою закрыла.- Прощайте и детство, и игры, и всё, и всё!
II Все три всадника ехали молчаливо. Старый Тарас думал о давнем: перед ним проходила его молодость, его лета, его протекшие лета, о которых всегда почти плачет козак, желавший бы, чтобы вся жизнь его была молодость. Он думал о том, кого он встретит на Сечи из своих прежних сотоварищей. Он вычислял, какие уже перемёрли, какие живут ещё. Слеза тихо круглилась на его зенице, и поседевшая голова его уныло понурилась. Сыновья (Меньшой брат его, Андрий, имел чувства несколько живе и как-то более развитые. Он учился охотнее и без напряжения с каким обыкновенно принимается тяжёлый и сильный харак тер. Он был более изобретатель, нежели его брат; чаще являлс предводителем довольно опасного предприятия и иногда с по мощью изобретательного ума своего умел увёртываться о наказания, тогда как брат его, Остап, отложивши всякое попе чение, скидал с себя свитку и ложился на пол, вовсе не дума просить о помиловании.Он также кипел жаждою подвига, но вместе с нею душа его была доступна и другим чувствам... В последние годы он реже являлся предводителем какой-нибудь ватаги, но чаще бродил один где-нибудь в уединённом закоулке Киева, потопленном в вишнёвых садах, среди низеньких домиков, заманчиво глядевших на улицу. Иногда он забирался и в улицу аристократов, в нынешнем старом Киеве, где жили малороссийские и польские дворяне и домы были выстроены с некоторою прихотливостью. Один раз, когда он зазевался, наехала почти на него колымага какого-то польского пана, и сидевший на козлах возница с престрашными усами хлыснул его довольно исправно бичом. Молодой бурсак вскипел, с безумною смело-стию схватил он мощною рукою своею за заднее колесо и остановил колымагу. Но кучер, опасаясь разделки, ударил по лошадям, они рванули,- и Андрий, к счастью успевший отхватить руку, шлёпнулся на землю, прямо лицом в грязь. Самый звонкий и гармонический смех раздался над ним. Он поднял глаза и увидел стоявшую у окна красавицу, какой ещё не видывал отроду: черноглазую и белую как снег; озарённую утренним румянцем солнца. Она смеялась от всей души, и смех придавал сверкающую силу её ослепительной красоте. Он оторопел. Он глядел на неё, совсем потерявшись, рассеянно обтирая с лица своего грязь, которою ещё более замазывался. Кто бы была эта красавица? Он хотел было узнать от дворни, которая кучею в богатом убранстве стояла за воротами, окружив игравшего молодого бандуриста. Но дворня подняла смех, увидевши его запачканную рожу, и не удостоила его ответом. Наконец, он узнал, что это была дочь приехавшего на время ковенского воеводы. В следующую же ночь, с свойственною одним бурсакам дерзостию, он пролез чрез частокол в сад, взлез на дерево, раскинувшееся ветвями, упиравшимися в самую крышу дома; с дерева перелез он на крышу и через трубу камина пробрался прямо в спальню красавицы, которая в это время сидела перед свечою и вынимала из ушей своих дорогие серьги. Прекрасная полячка так испугалась, увидевши вдруг перед собою незнакомого человека, что не могла произнести ни одного слова; но когда увидела, что бурсак стоял, потупив глаза и не смея от робости поворотить рукою, когда узнала в нём того же самого, который хлопнулся перед её глазами на улице, смех снова овладел ею. Притом в чертах Андрия ничего не было страшного: он был очень хорош собою. Она от души смеялась и долго забавлялась над ним... Он представлял смешную фигуру, раскрывши рот и глядя неподвижно в ее ослепительные очи. Раздавшийся у дверей стук пробудил в ней испуг. Она велела ему спрятаться под кровать, и как только беспокойство прошло, она кликнула свою горничную, пленную татарку, и дала ей приказание осторожно вывесть его в сад и оттуда отправить через забор... Вот о чём думал Андрий, повесив голову и потупив глаза в гризу коня своего. А между тем степь уже давно приняла их всех в свои зелёные объятия, и высокая трава, обступивши, скрыла их, и только козачьи чёрные шапки одни мелькали между её колосьями. «Э, э, э! что же это вы, хлопцы, так притихли? - сказал, наконец, Бульба, очнувшись от своей задумчивости.- Как будто какие-нибудь чернецы ! Ну, разом, разом! Все думки к нечистому! Берите в зубы люльки , да закурим, да пришпорим коней, да полетим так, чтобы и птица не угналась за нами!» И козаки, прилегши несколько к коням, пропали в траве. Уже и чёрных шапок нельзя было видеть; одна только быстрая молния сжимаемой травы показывала бег их. Солнце выглянуло давно на расчищенном небе и живительным теплотворным светом своим облило степь. Всё, что смутно и сонно было на душе у Козаков, вмиг слетело, сердца их встрепенулись, как птицы. Степь, чем далее, тем становилась прекраснее. Тогда весь юг, всё то пространство, которое составляет нынешнюю Ново-россию, до самого Чёрного моря, было зелёною девственною пустынею. Никогда плуг не проходил по неизмеримым волнам диких растений. Одни только кони, скрывавшиеся в них, как в лесу, вытаптывали их. Ничто в природе не могло быть лучше их. Вся поверхность земли представлялась зелено-золотым океаном, по которому брызнули миллионы разных цветов. Сквозь тонкие, высокие стебли травы сквозили голубые, синие и лиловые волошки ; жёлтый дрок выскакивал вверх своею пирамидальною верхушкою; белая кашка зонтикообразными шапками пестрела на поверхности; занесённый бог знает откуда колос пшеницы наливался в гуще. Под тонкими их корнями шныряли куропатки, вытянув свои шеи. Воздух был наполнен тысячью разных птичьих свистов. В небе неподвижно стояли ястребы, распластав свои крылья и неподвижно устремив глаза свои в траву. Крик двигавшейся в стороне тучи диких гусей отдавался бог весть в каком дальнем озере. Из травы подымалась мерными взмахами чайка и роскошно купалась в синих волнах воздуха. Вот она пропала в вышине и только мелькает одною чёрною точкою. Вот она перевернулась крыльями и блеснула перед солнцем. Чёрт вас возьми, степи, как вы хороши! Наши путешественники несколько минут только останавливались для обеда, причём ехавший с ними отряд из десяти коза-ков слезал с лошадей, отвязывал деревянные баклажки с горелкою и тыквы, употребляемые вместо сосудов. Ели только хлеб с салом или коржи, пили только по одной чарке, единственно для подкрепления, потому что Тарас Бульба не позволял никогда напиваться в дороге, и продолжали путь до вечера. Вечером вся степь совершенно переменялась. Всё пёстрое пространство её охватывалось последним ярким отблеском солнца и постепенно темнело, так что видно было, как тень перебегала по нём, и она становилась тёмно-зелёною; испарения подыма- иСЬ гуще, каждый цветок, каждая травка испускала амбру , Л вся степь курилась благовонием. По небу, изголуба-тёмному, как будто исполинскою кистью наляпаны были широкие полосы из розового золота; изредка белели клоками лёгкие и прозрачные облака, и самый свежий, обольстительный, как морские волны, ветерок едва колыхался по верхушкам травы и чуть дотрагивался к щекам. Вся музыка, наполнявшая день, утихала и сменялась другою. Пёстрые суслики выпалзывали из нор своих, становились на задние лапки и оглашали степь свистом. Трещание кузнечиков становилось слышнее. Иногда слышался из какого-нибудь уединённого озера крик лебедя и, как серебро, отдавался в воздухе. Путешественники, остановившись среди полей, избирали ночлег, раскладывали огонь и ставили на него котёл, в котором варили себе кулиш3; пар отделялся и дымился на воздухе. Поужинав, козаки ложились спать, пустивши по траве спутанных коней своих. Они раскидывались на свитках. На них прямо глядели ночные звёзды. Они слышали своим ухом весь бесчисленный мир насекомых, наполнявших траву, весь их треск, свист, стрекотанье, всё это звучно раздавалось среди ночи, очищалось в свежем ночном воздухе и доходило до слуха гармоническим. Если же кто-нибудь из них подымался и вставал на время, то ему представлялась степь усеянною блестящими искрами светящихся червей. Иногда ночное небо в разных местах освещалось дальним заревом от выжигаемого по лугам и рекам сухого тростника, и тёмная вереница лебедей, летевших на север, вдруг освещалась серебряно-розовым светом, и тогда казалось, что красные платки летели по тёмному небу. Путешественники ехали без всяких приключений. Нигде не попадались им деревья, всё та же бесконечная, вольная, прекрасная степь. По временам только в стороне синели верхушки отдалённого леса, тянувшегося по берегам Днепра. Один только раз Тарас указал сыновьям на маленькую, черневшую в дальней траве точку, сказавши: «Смотрите, детки, вон скачет татарин!» Маленькая головка с усами уставила издали прямо на них узенькие глаза свои, понюхала воздух, как гончая собака, и, как серна, пропала, увидевши, что Козаков было тринадцать человек. «А ну, дети, попробуйте догнать татарина!, и не пробуйте - вовеки не поймаете: у него конь быстрее моего Чёрта». Однако ж Бульба взял предосторожность, опасаясь где-нибудь скрывшейся засады. Они прискакали к небольшой речке, называвшейся Татаркою, впадающей в Днепр, кинулись в воду с конями своими и долго плыли по ней, чтобы скрыть след свой, и тогда уже, выбравшись на берег, продолжали далее путь. Через три дня после этого они были уже недалеко от места, служившего предметом их поездки. В воздухе вдруг захолодело; они почувствовали близость Днепра. Вот он сверкает вдали и тёмною полосою отделился от горизонта. Он веял холодными волнами и расстилался ближе, ближе и, наконец, обхватил половину всей поверхности земли. Это было то место Днепра, где он, дотоле спёртый порогами, брал, наконец, своё и шумел, как море, разлившись по воле, где брошенные в середину его острова вытесняли его ещё далее из берегов и волны его стлались по самой земле, не встречая ни утёсов, ни возвышений. Козаки сошли с коней своих, взошли на паром и через три часа плавания были уже у берегов острова Хортицы, где была тогда Сечь, так часто переменявшая своё жилище. Куча народу бранилась на берегу с перевозчиками. Козаки оправили коней; Тарас приосанился, стянул на себе покрепче пояс и гордо провёл рукою по усам. Молодые сыны его тоже осмотрели себя с ног до головы, с каким-то страхом и неопределённым удовольствием, и все вместе въехали в предместье, находившееся за полверсты от Сечи. При въезде их оглушили пятьдесят кузнецких молотов, ударявших в двадцати пяти кузницах, покрытых дёрном и вырытых в земле. Сильные кожевники сидели под навесом крылец на улице и мяли своими дюжими руками бычачьи кожи. Крамари под ятками 1 сидели с кучами кремней, огнивами и порохом. Армянин развесил дорогие платки. Татарин ворочал на рожнах бараньи катки с тестом... Но первый, кто попался им навстречу, это был запорожец, спавший на самой средине дороги, раскинув руки и ноги. Тарас Бульба не мог не остановиться и не полюбоваться на него. «Эх, как важно развернулся! Фу ты, какая пышная фигура!»- говорил он, остановивши коня. В самом деле, это была картина довольно смелая: запорожец, как лев, растянулся на дороге. Закинутый гордо чуб его захватывал на пол-аршина земли. Шаровары алого дорогого сукна были запачканы дёгтем для показания полного к ним презрения. Полюбовавшись, Бульба пробирался далее сквозь тесную улицу, которая была загромождена мастеровыми, тут же отправлявшими ремесло своё, и людьми всех наций, наполнявшими это предместье Сечи, которое
1 Амбра - ароматическое вещество; здесь: аромат, приятный запах. Исполинский - огромный, большой, гигантский. Кулиш - жидкая каша с салом. 1 Крамари под ятками - торговцы под навесами. 2 Ворочал на рожнах - жарил на вертеле куски баранины в тесте
было похоже на ярмарку и которое одевало и кормило Сечь, умевшую только гулять да палить из ружей. Наконец они минули предместье и увидели несколько разбросанных куреней, покрытых дёрном, или, по-татарски, войлоком. Иные установлены были пушками. Нигде не видно было забора или тех низеньких домиков с навесами на низеньких деревянных столбиках, какие были в предместье. Небольшой вал и засека, не хранимые решительно никем, показывали страшную беспечность. Несколько дюжих запорожцев, лежавших с трубками в зубах на самой дороге, посмотрели на них довольно равнодушно и не сдвинулись с места. Тарас осторожно проехал с сыновьями между них, сказавши: «Здравствуйте, панове!» - «Здравствуйте и вы!» - отвечали запорожцы. Везде, по всему полю, живописными кучами пестрел народ. По смуглым лицам видно было, что все они были закалены в битвах, испробовали всяких невзгод. Так вот она, Сечь! Вот то гнездо, откуда вылетают все те гордые и крепкие, как львы! Вот откуда разливается воля и козачество на всю Украину! Путники выехали на обширную площадь, где обыкновенно собиралась рада. На большой опрокинутой бочке сидел запорожец без рубашки; он держал в руках её и медленно зашивал на ней дыры. Им опять перегородила дорогу целая толпа музыкантов, в середине которых отплясывал молодой запорожец, заломивши чёртом свою шапку и вскинувши руками. Он кричал только: «Живее играйте, музыканты! Не жалей, Фома, горелки православным христианам!» «Эх, если бы не конь! - вскрикнул Тарас,- пустился бы, право, пустился бы сам в танец!» А между тем меж народом стали попадаться и степенные, уваженные по заслугам всею Сечью седые, старые чубы, бывавшие не раз старшинами. Тарас скоро встретил множество знакомых лиц...
III Уже около недели Тарас Бульба жил с сыновьями своими на Сечи. Остап и Андрий мало занимались военною школою. Сечь не любила затруднять себя военными упражнениями и терять время; юношество воспитывалось и образовывалось в ней одним опытом, в самом пылу битв, которые оттого были почти беспрерывны. Промежутки козаки почитали скучным занимать изучением какой-нибудь дисциплины, кроме разве стрельбы в цель, да изредка конной скачки и гоньбы за зверем в степях и лугах; всё прочее время отдавалось гульбе - признаку широкого размёта душевной воли. Вся Сечь представляла необыкновенное явление. Это было какое-то беспрерывное пиршество, бал, начавшийся шумно и потерявший конец свой. Некоторые занимались ремёслами, иные держали лавочки и торговали, но большая часть гуляла с утра до вечера, если в карманах звучала возможность и добытое добро не перешло ещё в руки торгашей и шинкарей Остапу и Андрию показалось чрезвычайно странным, что при них же приходила на Сечь гибель народа, и хоть бы кто-нибудь спросил их, откуда они, кто они и как их зовут. Они приходили сюда, как будто бы возвращались в свой собственный дом, из которого только за час перед тем вышли. Пришедший являлся только к кошевому, который обыкновенно говорил: «Здравствуй! Что, во Христа веруешь?» - «Верую!» - отвечал приходивший.- «И в церковь ходишь?» - «Хожу».- «А ну, перекрестись!» Пришедший крестился. «Ну, хорошо! - отвечал кошевой.- Ступай же, в который сам знаешь курень». Этим оканчивалась вся церемония... ...Сечь состояла из шестидесяти с лишком куреней, которые очень походили на отдельные независимые республики, а ещё более походили на школу и бурсу детей, живущих на всём готовом. Никто ничем не заводился и не держал у себя: всё было на руках у куренного атамана, который за это обыкновенно носил название батька. У него были на руках деньги, платья, вся харчь, саламата2, каша и даже топливо; ему отдавали деньги под сохран... Остап и Андрий кинулись со всею пылкостью юношей в это разгульное море и забыли вмиг и отцовский дом, и бурсу, и всё, что волновало прежде душу, и предались новой жизни. Всё занимало их: разгульные обычаи Сечи и немногосложная управа и законы, которые казались им иногда даже слишком строгими среди такой своевольной республики. Если козак проворовался, украл какую-нибудь безделицу, это считалось уже поношением всему козачеству: его, как бесчестного, привязывали к позорному столбу и клали возле него дубину, которою всякий проходящий обязан был нанести ему удар, пока таким образом не забивали его насмерть. Не платившего должника приковывали цепью к пушке, где должен был он сидеть до тех пор, пока кто-нибудь из товарищей не решался его выкупить и заплатить за него долг. Но более всего произвела впечатление на Андрия страшная казнь, определённая за смертоубийство. Тут же, при нём, вырыли яму, опустили туда живого убийцу и сверх него поставили гроб, заключавший тело им убиенного, и потом обоих засыпали землёю. Долго потом всё чудился ему страшный обряд казни, и всё представлялся этот заживо засыпанный человек вместе с ужасным гробом. Скоро оба молодые козака стали на хорошем счету у козаков... Они стали уже заметны между другими молодыми прямою удалью и удачливостью во всём. Бойко и метко стреляли в цель, переплывали Днепр против течения - дело, за которое новичок принимался торжественно в козацкие круги. Но старый Тарас готовил другую им деятельность. Ему не по душе была такая праздная жизнь - настоящего дела хотел он. Он всё придумывал, как бы поднять Сечь на отважное предприятие, где бы можно было разгуляться, как следует рыцарю...
1 Брань - здесь: битва. 2 Шинкарь - хозяин кабака, шинка, 3 Саламата - мучная каша. порожского войска... А старому Тарасу любо было видеть, как оба сына его были одни из первых. Остапу, казалось, был на роду написан битвенный путь и трудное знанье вершить ратные дела. Ни разу не растерявшись и не смутившись ни от какого случая, с хладнокровием, почти неестественным для двадцатидвухлетнего, он в один миг мог вымерять всю опасность и всё положение дела, тут же мог найти средства, как уклониться от неё; но уклониться с тем, чтобы потом верней преодолеть её. Уже испытанной уверенностью стали теперь означаться его движения, и в них не могли не быть заметны наклонности будущего вождя. Крепкое слышалось в его теле, и рыцарские его качества уже приобрели широкую силу качеств льва. «О, да этот будет со временем добрый полковник! - говорил старый Тарас,- ей-ей, будет добрый полковник, да ещё такой, что и батька за пояс заткнёт!» Андрий весь погрузился в очаровательную музыку пуль и мечей. Он не знал, что такое значит обдумывать, или рассчитывать, или измерять заранее свои и чужие силы. Бешеную негу и упоенье он видел в битве. Пиршественное зрелось ему в те минуты, когда разгорится у человека голова, в глазах всё мелькает и мешается, летят головы, с громом падают на землю кони, а он несётся, как пьяный, в свисте пуль, в сабельном блеске и в собственном жару, нанося всем удары и не слыша нанесённых. И не раз дивился старый Тарас, видя, как Андрий, понуждаемый одним только запальчивым увлечением, устремлялся на то, на что бы никогда не отважился хладнокровный и разумный, и одним бешеным натиском своим производил такие чудеса, которым не могли изумиться старые в боях. Дивился старый Тарас и говорил: «И это добрый, враг бы не взял его, вояка; не Остап, а добрый, добрый также вояка». Войско решилось идти прямо на город Дубно, где, носились слухи, было много казны, богатых обывателей. В полтора дня поход был сделан, и запорожцы показались перед городом. Жители решились защищаться до последних сил и крайности и лучше хотели умереть на площадях и улицах перед своими порогами, чем пустить неприятеля в домы. Высокий земляной вал окружал город; где вал был ниже, там высовывались каменная стена или дом, служивший батареей, или, наконец, дубовый частокол. Гарнизон был силён и чувствовал важность своего дела. Запорожцы жарко было полезли на вал, но были встречены сильною картечью. Мещане и городские обыватели, как видно, тоже не хотели быть праздными и стояли кучею на городском валу. В глазах их можно было читать отчаянное сопротивление; даже женщины решились участвовать, и на головы запорожцам полетели камни, бочки, горшки, горячий вар и, наконец, мешки песку, слепившего очи. Запорожцы не любили иметь дело с крепостями; вести осады была не их часть. Кошевой повелел отступить и сказал: «Ничего, паны-браты, мы отступим. Но будь я поганый татарин, а не христианин, если мы выпустим их хоть одного из города: пусть их все передохнут, собаки, с голоду». Войско, отступив, облегло весь город... Запорожцы, протянув вокруг всего города в два ряда свои телеги, расположились так же, как и на Сечи, куренями, курили свои люльки, менялись добытым оружием, играли в чехарду, в чёт и нечет и посматривали с убийственным хладнокровием на город... Молодым, и особенно сынам Тараса Бульбы, не нравилась такая жизнь. Андрий заметно скучал. «Неразумная голова,- говорил ему Тарас.- Терпи, козак,- атаманом будешь! Не тот ещё добрый воин, кто не потерял духа в важном деле, а тот добрый воин, кто и на безделье не соскучит, кто всё вытерпит, и хоть ты ему что хочь, а он всё-таки поставит на своём». Но не сойтись пылкому юноше со старцем. Другая натура у обоих, и другими очами глядят они на то же дело. А между тем подоспел Тарасов полк, приведённый Товкачем, с ним было ещё два есаула, писарь и другие полковые чины; всех Козаков набралось больше четырёх тысяч. Было между ними немало и охочекомонных которые сами поднялись, своею волею, без всякого призыва, как только услышали, в чём дело. Есаулы привезли сыновьям Тараса благословенье от старухи матери и каждому по кипарисному образу из Межигорского киевского монастыря. Надели на себя святые образа оба брата и невольно задумались, припомнив старую мать свою. Что-то пророчит им и говорит это благословенье? Благословенье ли на победу над врагом и потом весёлый возврат на отчизну с добычей и славой на вечные песни бандуристам, или же... Но неизвестно будущее, и стоит оно пред человеком подобно осеннему туману, поднявшемуся из болот. Безумно летают в нём вверх и вниз, черкая крыльями, птицы, не распознавая в очи друг друга, голубка - не видя ястреба, ястреб - не видя голубки, и никто не знает, как далеко летает он от своей погибели... Остап уже занялся своим делом и давно отошёл к куреням; Андрий же, сам не зная отчего, чувствовал какую-то духоту на сердце. Уже козаки окончили свою вечерю; вечер давно потух-нул; июльская чудная ночь обняла воздух; но он не отхоачл к куреням, не ложился спать и глядел невольно на всю бывшую перед ним картину. На небе бесчисленно мелькали тонким и острым блеском звёзды. Поле далеко было занято раскиданными по нём возами с висячими мазницами, облитыми дёгтем, и всяким добром и провиантом, набранным у врага. Возле телег, под телегами и подале от телег,- везде были видны разметавшиеся на траве запорожцы. Все они спали в картинных положениях: кто, подмостив себе под голову куль или шапку, или употребивши просто бок своего товарища. Сабля, ружьё-самопал, коротко-чубучная трубка с медными бляхами, железными провёртками и огнивом висели почти у каждого пояса. Тяжёлые волы лежали, подвернувши под себя ноги, большими беловатыми массами и казались издали серыми камнями, раскиданными по отлогости поля. Со всех сторон из травы уже стал подыматься густой храп спящего воинства, на который отзывались из поля звонкими ржаньями жеребцы, негодующие на свои спутанные ноги. А между тем величественное и грозное примешалось к красоте июльской ночи. Это были зарева .вдали догоравших окрестностей... Над огнём вились вдали птицы, казавшиеся кучею тёмных мелких крестиков на огненном поле. Обложенный город, казалось, уснул. Шпицы, и кровли, и частокол, и стены его тихо вспыхивали отблесками отдалённых пожарищ. Он обошёл козацкие ряды. Костры, у которых сидели сторожа, готовились ежеминутно погаснуть, и самые сторожа спали, как видно, перекусивши сильно чего-нибудь во весь козацкий аппетит. Он подивился немного такой беспечности, подумавши: «Хорошо, что нет близко никакого сильного неприятеля и некого опасаться». Наконец и сам подошёл он к одному из возов, влез на него и лёг на спину, подложивши себе под голову сложенные назад руки, но не мог заснуть и долго глядел на небо. Оно всё было открыто пред ним; чистота и прозрачность стояли в воздухе; гущина звёзд, составлявшая Млечный Путь и поясом переходившая небо, вся была залита светом. Временами он как будто позабывался, и какой-то лёгкий туман дремоты заслонял на миг пред ним небо, и потом оно опять очищалось и вновь становилось видно. В это время, показалось ему, мелькнул пред ним какой-то странный образ человеческого лица. Думая, что было то простое обаяние сна и сей же час рассеется, но раскрыл сильнее глаза свои и увидел, что к нему точно наклонилось какое-то измождённое, высохшее лицо и смотрело прямо ему в очи. Длинные и чёрные, как уголь, волосы, неприбранные, растрёпанные, лезли из-под тёмного, наброшенного на голову покрывала. И странный блеск взгляда, и мертвенная смуглота лица, выступавшего резкими чертами, заставили бы скорее подумать, что это был призрак. Он схватился невольно рукой за пищаль1 и произнёс почти судорожно: «Кто ты? Коли дух нечистый, сгинь с глаз; коли живой человек, не в пору завёл шутку - убью с одного прицела». В ответ на это привидение приставило палец к губам и, казалось, молило о молчании. Он опустил руку и стал вглядываться в него внимательней. По длинным волосам, шее и полуобнажённой смуглой груди распознал он женщину. Но она была не здешняя уроженка. Всё лицо её было смугло, изнурено недугом; широкие скулы выступали сильно над опавшими под ними щеками; узкие очи подымались дугообразным разрезом кверху, и чем более он всматривался в черты её, тем более находил в них что-то знакомое. Наконец, он не вытерпел, чтобы не спросить: «Скажи, кто ты? Мне кажется, как будто я знал тебя или видел где-нибудь?» «Два года назад тому, в Киеве». «Два года назад... в Киеве?..» - повторил Андрий, стараясь перебрать всё, что уцелело в его памяти от прежней бурсацкой жизни. Он посмотрел ещё раз на неё пристально и вдруг вскрикнул во весь голос: «Ты-татарка! служанка панночки, воено-диной дочки!..» «Чшш!» - произнесла татарка, сложив с умоляющим видом руки, дрожа всем телом и оборотя в то же время голову назад, чтобы видеть, не проснулся ли кто-нибудь от такого сильного вскрика, произнесённого Андрием. «Скажи, скажи, отчего, как ты здесь? - говорил Андрий шёпотом, почти задыхающимся и прерывающимся всякую минуту от внутреннего волнения.- Где панночка? жива ещё?» «Она тут, в городе». «В городе? - произнёс он, едва опять не вскрикнувши, и почувствовал, что вся кровь вдруг прихлынула к сердцу,- отчего же она в городе?» «Оттого, что сам старый пан в городе. Он уже полтора года как сидит воеводой в Дубне». «Что ж, она замужем? да говори же, какая ты странная, что она теперь?..» «Она другой день ничего не ела». «Как!» «Ни у кого из городских жителей нет уже давно куска хлеба. Все давно едят одну землю». Андрий остолбенел.
1 Охочекомднные - конные добровольцы. 1 Пищаль - старинное тяжёлое ружьё, заряжаемое со ствола.
«Панночка видела тебя с городского вала вместе с запорожцами. Она сказала мне: «Ступай, скажи рыцарю: если он помнит меня, чтобы пришёл ко мне; не помнит, чтобы дал тебе кусок хлеба для старухи, моей матери, потому что я не хочу видеть, как при мне умрёт мать. Пусть лучше я прежде, а она после меня, проси и хватай его за колени и ноги. У него также есть старая мать,- чтоб ради её дал хлеба». Много всяких чувств пробудилось и вспыхнуло в молодой груди козака. «Но как же ты здесь? Как ты пришла?» «Подземным ходом». «Разве есть подземный ход?» «Есть». «Где?» «Ты не выдашь, рыцарь?» «Клянусь крестом святым!» «Спустясь в яр и перейдя проток, там, где тростник». «И выходит в самый город?» «Прямо к городскому монастырю». «Идём, идём сейчас!» «Но ради Христа и святой Марии, кусок хлеба!» «Хорошо, будет. Стой здесь возле воза или, лучше, ложись на него: тебя никто не увидит, все спят; я сейчас ворочусь». И он отошёл к возам, где хранились запасы, принадлежавшие их куреню. Сердце его билось... Он шёл, а биение сердца становилось сильнее, сильнее при одной мысли, что увидит её опять, и дрожали молодые колени. Пришедши к возам, он совершенно позабыл, зачем пришёл: поднёс руку ко лбу и долго тёр его, стараясь припомнить, что ему нужно делать. Наконец, вздрогнул, весь исполнился испуга: ему вдруг пришло на мысль, что она умирает от голода. Он бросился к возу и схватил несколько больших чёрных хлебов себе под руку; но подумал тут же: не будет ли эта пища, годная для дюжего, неприхотливого запорожца, груба и неприлична её нежному сложению. Тут вспомнил он, что вчера кошевой попрекал кашеваров за то, что сварили за один раз всю гречневую муку на саламату, тогда как бы её стало на добрых три раза. В полной уверенности, что он найдет вдоволь саламаты в казанах , он вытащил отцовский походный казанок и с ним отправился к кашевару их куреня, спавшему у двух десятиведёрных казанов, под которыми ещё теплилась зола. Заглянувши в них, он изумился, видя, что оба пусты. Нужно было нечеловеческих сил, чтобы съесть, тем более, что в их курене считалось меньше людей, чем в других. Он заглянул в казаны других куреней - везде ничего. Поневоле пришла ему в голову поговорка: «Запорожцы, как дети: коли мало - съедят, коли много - тоже ничего не оставят». Что делать? Был однако же где-то, кажется, на возу отцовского полка, мешок с белым хлебом, который нашли, ограбивши монастырскую пекарню. Он прямо подошёл к отцовскому возу, но на возу уже его не было: Остап взял его себе под головы и, растянувшись возле на земле, храпел на всё поле. Он схватил мешок одной рукой и дёрнул его вдруг так, что голова Остапа упала на землю, а он сам вскочил впросонках и, сидя с закрытыми глазами, закричал, что было мочи: «Держите, держите чёртова ляха, да ловите коня, коня ловите!»- «Замолчи, я тебя убью!» - закричал в испуге Андрий, замахнувшись на него мешком. Но Остап и без того уже не продолжал речи, присмирел и пустил такой храп, что от дыхания шевелилась трава, на которой он лежал. Андрий робко оглянулся на все стороны, чтобы узнать, не пробудил ли кого-нибудь из Козаков сонный бред Остапа. Одна чубатая голова, точно, приподнялась в ближайшем курене и, поведя очами, скоро опустилась опять на землю. Переждав минуты две, он, наконец, отправился со своею ношею. Татарка лежала, едва дыша. «Вставай, идём! Все спят, не бойся! Подымешь ли ты хоть один из этих хлебов, если мне будет неподручно захватить все?» Сказав это, он взвалил себе на спину мешки, стащил, проходя мимо одного воза, ещё один мешок с просом, взял даже в руки те хлебы, которые хотел было отдать нести татарке, и, несколько понагнувшись под тяжестью, шёл отважно между рядами спавших запорожцев. «Андрий!» - сказал старый Бульба в то время, когда он проходил мимо него. Сердце его замерло... Андрий стоял ни жив ни мёртв, не имея духа взглянуть в лицо отцу. И потом, когда поднял глаза и посмотрел на него, увидел, что уже старый Бульба спал, положив голову на ладонь. Он перекрестился. Вдруг отхлынул от сердца испуг ещё скорее, чем прихлынул. Когда же поворотился он, чтобы взглянуть на татарку, она стояла перед ним, подобно тёмной гранитной статуе, вся закутанная в покрывало, и отблеск отдалённого зарева, вспыхнув, озарил только одни её очи, одеревеневшие, как у мертвеца. Он дёрнул за рукав её, и оба пошли вместе, беспрестанно оглядываясь назад, и, наконец, опустились отлогостью в низменную лощину, почти яр, называемый в некоторых местах балками, по дну которой лениво пресмыкался проток, поросший осокой и усеянный кочками. Опустясь в сию лощину, они скрылись совершенно из виду всего поля, занятого запорожским табором... Пробираясь меж тростников, остановились они перед наваленным хворостом и фашинником . Отклонив хворост, нашли они род земляного свода - отверстие, мало чем больше отверстия, бывающего в хлебной печи. Татарка, наклонив голову, вошла первая; вслед за нею Андрий, нагнувшись сколько можно ниже, чтобы можно было пробраться с своими мешками, и скоро очутились оба в совершенной темноте...
VI С трудом двигались Андрий с татаркой по тёмному узкому коридору, пока, наконец, не вышли они на площадь города. Андрий был поражён измождённым видом голодных горожан, которые в муках тут же умирали. Татарка объяснила ему, что поляки терпят мучения, но не сдаются, потому что ждут обещанного подкрепления. Она провела его в комнату дочки польского воеводы. Увидев любимую панночку, Андрий был потрясён и забыл обо всём на свете. Он уверял, что сделает для неё всё: «Я сделаю, я погублю себя, скажи мне только одно слово»,- говорил Андрий. И когда панночка напомнила ему, что они враги, что у него есть дом, что его зовут отец, товарищи и отчизна, Андрий ответил: «Нет у меня никого! Никого, никого! Отчизна моя - ты... И всё, что ни есть, продам, отдам, погублю за такую отчизну...» ...И погиб козак! Пропал для всего козацкого рыцарства! Не видать ему больше ни Запорожья, ни отцовских хуторов своих, ни церкви божьей. Украине не видать тоже храбрейшего из своих детей, взявшихся защищать её. Вырвет старый Тарас седой клок волос из своей чупрыны2 и проклянёт и день и час, в который породил на позор себе такого сына.
VII Шум и движение происходили в запорожском таборе. Сначала никто не мог дать верного отчёта, как случилось, что (польские) войска прошли в город. Потом уже оказалось, что весь Переяславский курень, расположившийся перед боковыми
1 Фашинник - связка хвороста, употребляется для укрепления насыпей и при прокладке дорог в болотистой местности. 2 Чупрына - чуб, хохол на голове.
городскими воротами, был пьян мертвецки; стало быть, дивиться нечего, что половина была перебита, а другая перевязана ещё прежде, чем все могли узнать, в чём дело. Покамест ближние курени, разбуженные шумом, успели схватиться за оружие, войско уже уходило в ворота, и последние ряды отстреливались от устремившихся на них в беспорядке сонных и полупротрезвившихся запорожцев. Кошевой дал приказ собраться всем, и, когда все стали в круг и затихли, снявши шапки, он сказал: «Так вот что, панове-братове, случилось в эту ночь; вот до чего довёл хмель! вот какое поруганье оказал нам неприятель! У вас, видно, уже такое заведение: коли позволишь удвоить порцию, так готовы так натянуться, что враг христова воинства не только снимет с вас шаровары, но и в самое лицо вам начихает, так вы того не услышите». Козаки все стояли, понурив головы, зная вину; один только Незамайновский куренной атаман Кукубенко отозвался. «Постой, батько! - сказал он.- Хоть оно и не в законе, чтобы сказать какое возражение, когда говорит кошевой перед лицом всего войска, да дело- не так было, так нужно сказать. Ты не совсем справедливо попрекнул... Козаки были бы повинны и достойны смерти, если бы напились в походе, на войне, на трудной, тяжкой работе. Но мы сидели без дела, маячились попусту перед городом. Ни поста, ни другого христианского воздержания не было; как же может статься, чтобы на безделье не напился человек? Греха тут нет. А мы вот лучше покажем им, что такое нападать на безвинных людей. Прежде били добре, а уж теперь побьём так, что и пят не унесут домой». Речь куренного атамана понравилась козакам. Они приподняли уже совсем было понурившиеся головы, и многие одобрительно кивнули головой, примолвивши: «Добре сказал Кукубенко!» А Тарас Бульба, стоявший недалеко от кошевого, сказал: «А что, кошевой, видно, Кукубенко "правду сказал? Что ты скажешь на это?» «А что скажу? Скажу: блажен и отец, родивший такого сына! Ещё не большая мудрость сказать укорительное слово, но большая мудрость сказать такое слово, которое бы, не поругавшись над бедою человека, ободрило бы его, придало бы духу ему, как шпоры придают духу коню, освежённому водопоем. Я сам хотел вам сказать потом утешительное слово, да Кукубенко догадался прежде». «Добре сказал и кошевой»,- отозвались в рядах запорожцев. «Доброе слово!» - повторили другие. И самые седые, стоявшие, как сивые голуби, и те кивнули головою и, моргнувши седым усом, тихо сказали: «Добре сказанное слово!» «Слушайте же, Панове! - продолжал кошевой.- Брать крепость, карабкаться и подкапываться, как делают чужеземные, немецкие мастера - пусть ей враг прикинется! - и неприлично, и не козацкое дело. А судя по тому, что есть, неприятель вошёл в город не с большим запасом: телег что-то было с ними немного. Народ в городе голодный, стало быть, всё съест духом, да и коням тоже сена... уже я не знаю, разве с неба кинет им на вилы какой-нибудь их святой... только про это еще бог знает; а ксёндзы-то их горазды на одни слова. За тем или за другим, а уж они выйдут из города. Разделяйся же на три кучи и становись на три дороги перед тремя воротами. Перед главными воротами пять куреней, перед другими по три куреня. Дядькивский и Кор-сунский курень на засаду! Полковник Тарас с полком на засаду! Тытаревский и Тымошевский курень на запас с правого бока обоза! Щербиновский и Стебликивский верхний - с левого боку! Да выбирайтесь из ряду, молодцы, которые позубастее на слово, задирать неприятеля! У ляха пустоголовая натура: брани не вытерпит, и, может быть, сегодня же все они выйдут из ворот. Куренные атаманы, перегляди всякий курень свой: у кого недочёт, пополни его останками Переяславского. Перегляди всё снова! Дать на опохмел всем по чарке и по хлебы на козака! Только, верно, всякий ещё вчерашним сыт, ибо, некуда деть правды, понаедались все так, что дивлюсь, как ночью никто не лопнул. Да вот ещё один наказ: если кто-нибудь... продаст ко-заку хоть один кухоль сивухи, то я... повешу (его) ногами вверх! За работу же, братцы, за работу!» Так распоряжался кошевой, и все поклонились ему в пояс и, не надевая шапок, отправились по своим возам и таборам и, когда уже совсем далеко отошли, тогда только надели шапки. Все начали снаряжаться: пробовали сабли и палаши, насыпали порох из мешков в пороховницы, откатывали и становили возы и выбирали коней. Уходя к своему полку, Тарас думал и не мог придумать, куда девался Андрий, полонили ли его вместе с другими и связали сонного; только нет, не таков Андрий, чтобы отдался живым в плен. Между убитыми козаками тоже не было его видно. Задумался крепко Тарас и шёл перед полком... ...Наконец повёл он свой полк в засаду и скрылся с ним за лесом, который один был не выжжен ещё козаками. А запорожцы, и пешие, и конные, выступали на три дороги к трём воротам. Один за другим валили курени: Уманский, Поповичевский, Каневский, Стебликивский, Незамайновский, Гургузив, Тытаревский, Тымошевский. Одного только Переяславского не было. Крепко курнули козаки его, и прокурили свою долю. Кто проснулся связанный во вражьих руках, кто, и совсем не просыпаясь, сонный, перешёл в сырую землю, и сам атаман Хлиб, без шаровар-и верхнего убранства, очутился в ляшском стану. В городе услышали козацкое движенье. Все высыпали на вал, и предстала пред Козаков живая картина: польские витязи2, один другого красивей, стояли на валу. Медные шапки сияли, как солнце, оперённые белыми, как лебедь, перьями. На других были лёгкие шапочки, розовые и голубые, с перегнутыми набекрень верхами; кафтаны с откидными рукавами, шитые золотом и просто выложенные шнурками; у тех сабли и оружья в дорогих оправах, за которые дорого приплачивались паны,- и много было всяких других убранств. Напереди стоял спесиво в красной шапке, убранной золотом, буджаковский полковник. Грузен был полковник, всех выше и толще, и широкий дорогой кафтан в силу облекал его. На другой стороне, почти к боковым воротам, стоял другой полковник, небольшой человечек, весь высохший; но малые зоркие очи глядели живо из-под густо нависших бровей, и оборачивался он скоро на все стороны, указывая бойко тонкою, сухою рукою своею, раздавая приказания; видно было, что, несмотря на малое тело своё, знал он хорошо ратную науку. Недалеко от него стоял хорунжий 3, длинный-длинный, с густыми усами, и, казалось, не было у него недостатка в краске на лице. Любил пан крепкие меды и добрую пирушку. И много было видно за ним и всякой шляхты4, вооружившейся кто на свои червонцы, кто на королевскую казну... Не мало было и всяких сенаторских5 нахлебников, которых брали с собою сенаторы на обеды для почёта, которые крали со стола и буфетов серебряные кубки и после сегодняшнего почёта на другой день садились на козлы править конями у какого-нибудь пана. Всяких было там. Иной раз и выпить было не на что, а на войну все принарядились. Козацкие ряды стояли тихо перед стенами. Не было на них ни на ком золота, только разве кое-где блестело оно на сабельных рукоятках и ружейных оправах. Не любили козаки богато выряжаться на битвах, простые были на них кольчуги и свиты, и далеко чернели и червонели чёрные, червоноверхие бараньи их шапки.
1 Курнули (от курнуть) - перепились. - Витязь - здесь: воин. 3 Хорунжий - знаменщик. 4 Шляхта - польское дворянство. 5 Сенат - верховное правительственное учреждение.
Два козака выехало вперёд из запорожских рядов. Один ещё совсем молодой, другой постарее, оба зубастые на слово, на деле тоже не плохие козаки: Охрим Наш и Мыкита Голокопытенко. Следом за ним выехал и Демид Попович, коренастый козак, уже давно маячивший на Сечи, бывший под Адрианополем и много натерпевшийся на веку своём: горел в огне и прибежал на Сечь с обсмолённою, почерневшею головою и выгоревшими усами. Но раздобрел вновь Попович, пустил за ухо оселедец 1, вырастил усы густые и чёрные, как смоль. И крепок был на едкое слово Попович. «А красные жупаны на всём войске, да хотел бы я знать, красная ли сила у войска?» «Вот я вас! - кричал сверху дюжий полковник.- Всех перевяжу! Отдавайте, холопы, ружья и коней. Видели, как перевязал я ваших? Выведите им на вал запорожцев!» И вывели на вал скрученных верёвками запорожцев; впереди их был куренной атаман Хлиб, без шаровар и верхнего убранства, так, как схватили его хмельного. Потупил в землю голову атаман, стыдясь наготы своей перед своими же козаками и того, что попал в плен, как собака, сонный. И в одну ночь поседела крепкая голова его. «Не печалься, Хлиб! Выручим!» - кричали ему снизу козаки. «Не печалься, друзьяка!-отозвался куренной атаман Бородатый.- В том нет вины твоей, что схватили тебя нагого. Беда может быть со всяким человеком; но стыдно им, что выставили тебя на позор, не прикрывши прилично наготы твоей». «Вы, видно, на сонных людей храброе войско!» - говорил, поглядывая на вал, Голокопытенко. «Вот, погодите, обрежем мы вам чубы!» - кричали им сверху. «А хотел бы я поглядеть, как они нам обрежут чубы!» - говорил Попович, поворотившись перед ними на коне. И потом, поглядевши на своих, сказал: «А что ж! Может быть, ляхи и правду говорят. Коли выведет их вот тот, пузатый, им всем будет добрая защита». «Отчего ж, ты думаешь, будет им добрая защита?» - сказали козаки, зная, что Попович верно уже готовился что-нибудь сказать. «А оттого, что позади его упрячется всё войско, и уж чёрта с два из-за его пуза достанешь которого-нибудь копьём!» Все засмеялись козаки. И долго многие из них ещё покачивали головою, говоря: «Ну, уж Попович! Уж коли кому закрутит слово, так только ну...» Да уж и не сказали козаки, что такое «ну». «Отступайте, отступайте скорей от стен!» - закричал кошевой. Ибо ляхи, казалось, не выдержали едкого слова, и полковник махнул рукой. Едва только посторонились козаки, как грянули с вала картечью. На валу задвигалась суетня, показался сам седой воевода на коне. Ворота отворились, и выступило войско. Впереди выехали ровным конным строем шитые гусары. За ними кольчужники, потом латники 1 с копьями, потом все в медных шапках, потом ехали особняком лучшие шляхтичи, каждый одетый по-своему. Не хотели гордые шляхтичи смешаться в ряды с другими, и у которого не было команды, тот ехал один со своими слугами. Потом опять ряды, и за ними выехал хорунжий; за ним опять ряды, и выехал дюжий полковник, а позади всего уже войска выехал последним низенький полковник. «Не давать им! не давать им строиться и становиться в ряды!- кричал кошевой.- Разом напирайте на них все курени! Оставляйте прочие ворота! Тытаревский курень, нападай сбоку! Дядькивский курень, нападай с другого! Напирайте на тыл, Кукубенко и Палывода! Мешайте, мешайте и розните их!» И ударили со всех сторон козаки, сбили и смешали их, и сами смешались. Не дали даже и стрельбы произвести; пошло дело на мечи да на копья. Все сбились в кучу, и каждому привёл случай показать себя. Демид Попович трёх заколол простых и двух лучших шляхтичей сбил с коней, говоря: «Вот добрые кони! таких коней я давно хотел достать». И выгнал коней далеко в поле, крича стоявшим козакам перенять их. Потом вновь пробился в кучу, напал опять на сбитых с коней шляхтичей, одного убил, а другому накинул аркан на шею, привязал к седлу и поволок его по всему полю, снявши с него саблю с дорогою рукоятью и отвязав от пояса целый черенок с червонцами. Кобита, добрый козак и молодой ещё, схватился тоже с одним из храбрейших в польском войске, и долго бились они. Сошлись уже в рукопашный. Одолел было уже козак и, сломивши, ударил вострым турецким ножом в грудь, но не уберегся сам. Тут же в висок хлопнула его горячая пуля. Свалил его знатнейший из панов, красивейший и древнего княжеского роду рыцарь. Как стройный тополь, носился он на буланом коне своём. И много уже показал боярской, богатырской удали:
Оселедец - прядь волос на темени головы. 1 Латник - воин, который носит латы. Латы - металлическая броня, защищавшая грудь и спину воина от удара холодного оружия. 2 Черенок - род кошелька.
двух запорожцев разрубил надвое, Фёдора Коржа, доброго козака, опрокинул вместе с конём, выстрелил по коню и козака достал из-за коня копьём: многим отнёс головы и руки и повалил козака Кобиту, вогнавши ему пулю в висок. «Вот с кем бы я хотел попробовать силы!» - закричал незамайновский куренной атаман Кукубенко. Припустив коня, налетел прямо ему в тыл и сильно вскрикнул, так что вздрогнули все близ стоявшие от нечеловеческого крика. Хотел было поворотить вдруг своего коня лях и стать ему в лицо; но не послушался конь: испуганный страшным криком, метнулся на сторону, и достал его ружейною пулею Кукубенко. Вошла в спинные лопатки ему горячая пуля, и свалился он с коня. Но и тут не поддался лях, всё ещё силился нанести врагу удар, но слабела упавшая вместе с саблею рука. А Кукубенко, взяв в обе руки свой тяжёлый палаш, вогнал его ему в самые побледневшие уста: вышиб два сахарных зуба палаш, рассек надвое язык, разбил горловой позвонок и вошёл далеко в землю. Так и пригвоздил он его там навеки к сырой земле. Ключом хлынула вверх алая, как надреч-ная калина, высокая дворянская кровь и выкрасила весь обшитый золотом жёлтый кафтан его. А Кукубенко уже кинул его и пробился с своими незамайновцами в другую кучу. «Эх, оставил неприбранным такое дорогое убранство!» - сказал уманский куренной Бородатый, отъехавший от своих к месту, где лежал убитый Кукубенком шляхтич. «Я семерых убил шляхтичей своей рукою, а такого убранства ещё не видел ни на ком». И польстился корыстью Бородатый: нагнулся, чтобы снять с него дорогие доспехи, вынул уже турецкий нож в оправе из самоцветных каменьев, отвязал от пояса черенок с червонцами, снял с груди сумку с тонким бельём, дорогим серебром и девическою кудрею, сохранно сберегавшеюся на память. И не услышал Бородатый, как налетел на него сзади красноносый хорунжий, уже два раза сбитый им с седла и получивший добрую зазубрину на память. Размахнулся он со всего плеча и ударил его саблей по нагнувшейся шее. Не к добру повела корысть козака: отскочила могучая голова, и упал обезглавленный труп, далеко вокруг оросивши землю. Понеслась к вышинам суровая козацкая душа, хмурясь и негодуя, и вместе с тем дивуясь, что так рано вылетела из такого крепкого тела. Не успел хорунжий ухватить за чуб атаманскую голову, чтобы привязать её к седлу, а уж был тут суровый мститель. Как плавающий в небе ястреб, давши много кругов сильными крыльями, вдруг останавливается распластанный на одном месте и бьёт оттуда стрелой на раскричавшегося у самой дороги самца-перепела, так Тарасов сын Остап налетел на хорунжего и сразу накинул ему на шею верёвку. Побагровело ещё сильнее красное лицо хорунжего, когда затянула ему горло жёсткая петля, схватился он было за пистолет, но судорожно сведённая рука не могла направить выстрела, и даром полетела в поле пуля. Остап тут же, у его же седла, отвязал шёлковый шнур, который возил с .собою хорунжий для вязания пленных, и его же шнуром связал его по рукам и ногам, прицепил конец верёвки к седлу и поволок его через поле, сзывая громко всех Козаков Уманского куреня, чтобы шли отдать последнюю честь атаману. Как услышали уманцы, что куренного их атамана Бородатого нет уже живых, бросили поле битвы и прибежали прибрать его тело, и тут же стали совещаться, кого выбрать в куренные. Наконец, сказали: «Да на что совещаться? Лучше не можно поставить в куренные никого, кроме Бульбенка Остапа: он, правда, младший всех нас, но разум у него, как у старого человека». Остап, снявши шапку, всех поблагодарил козаков-товарищей за честь, не стал отговариваться ни молодостью, ни молодым разумом, зная, что время военное и не до того теперь, а тут же повёл их прямо на кучу и уж показал им всем, что недаром выбрали его в атаманы. Почувствовали ляхи, что уже становилось дело слишком жарко, отступили и перебежали поле, чтобы собраться на другом конце его. А низенький полковник махнул на стоявшие отдельно у самых ворот четыре свежие сотни, и грянули оттуда картечью в козацкие кучи. Но мало кого достали: пули хватили по быкам козацким, дико глядевшим на битву. Взревели испуганные быки, поворотили на ко-зацкий табор, переломали возы и многих перетоптали. Но Тарас, в это время вырвавшись из засады с своим полком, с криком бросился навпереймы Поворотилось назад всё бешеное стадо, испуганное криком, и метнулось на ляшские полки, опрокинуло конницу, всех смяло и рассыпало. «О, спасибо вам, волы! - кричали запорожцы.- Служили всё походную службу, а теперь и военную сослужили!» И ударили с новыми силами на неприятеля. Много тогда перебили врагов. Многие показали себя: Метелыця, Шило, оба Пыса-ренки, Вовтузенко и не мало было всяких других. Увидели ляхи, что плохо, наконец, приходит, выкинули хоругвь и закричали отворять городские ворота. Со скрипом отворились обитые железом ( ворота и приняли толпившихся, как овец в овчарню, изнурённых и покрытых пылью всадников. Многие из запорожцев погнались было за ними, но Остап своих уманцев остановил, сказавши: «Подальше, подальше, паны-братья, от стен! Не годится близко подходить к ним». И правду сказал, потому что со стен грянули и посыпали всем, чем ни попало, и многим досталось. В это время подъехал кошевой и похвалил Остапа, сказавши: «Вот и новый атаман, а ведёт войско так, как бы старый!» Оглянулся старый Бульба поглядеть, какой там новый атаман, и увидел, что впереди всех уманцев сидел на коне Остап, и шапка заломлена набекрень, и атаманская палица в руке. «Вишь ты какой!» - сказал он, глядя на него, и обрадовался старый и стал благодарить всех уманцев за честь, оказанную сыну. Козаки вновь отступили, готовясь идти к таборам; а на городском валу вновь показались ляхи уже с изорванными епанчами Запеклася кровь на многих дорогих кафтанах, и пылью покрылись красивые медные шапки. «Что, перевязали?» - кричали им снизу запорожцы. «Вот я вас!» - кричал всё так же сверху толстый полковник, показывая верёвку; и всё ещё не переставали грозить запылённые, изнурённые воины, и все, бывшие позадорнее, перекинулись с обеих сторон бойкими словами. Наконец разошлись все. Кто расположился отдыхать, истомившись от боя; кто присыпал землёй свои раны и драл на перевязки платки и дорогие одежды, снятые с убитого неприятеля. Другие же, которые были посвежее, стали прибирать тела и отдавать им последнюю почесть. Палашами и копьями копали могилы, шапками, полами выносили землю, сложили честно ко-зацкие тела и засыпали их свежею землёю, чтобы не досталось воронам и хищным орлам выклёвывать им очи. А ляшские тела, увязавши, как попало, десятками к хвостам диких коней, пустили их пс всему полю и долго потом гнались за ними и хлестали их по бокам. Летели бешеные кони по бороздам, буграм, через рвы и протоки, и бились о землю покрытые кровью и прахом ляшские трупы. 1 Епанча - старинный длинный и широкий плащ. Потом сели кругами все курени вечерять и долго говорили о делах и подвигах, доставшихся в удел каждому, на вечный рассказ пришельцам и потомству. Долго не ложились они. А доле всех не ложился старый Тарас, всё размышляя, что бы значило, что Андрия не было между вражьих воев. Посовестился ли Иуда выйти против своих, или... попался он, просто, в неволю... Но не ведал Бульба того, что готовит бог человеку завтра, и стал позабываться сном и наконец заснул. А козаки всё ещё говорили промеж собой, и всю ночь стояла у огней, приглядываясь пристально во все концы, трезвая, не смыкавшая очей стража.
VIII Ещё солнце не дошло до половины неба, как все запорожцы собрались в круги. Из Сечи пришла весть, что татары, во время отлучки Козаков, ограбили в ней всё, вырыли скарб, который втайне держали козаки под землёю, избили и забрали в плен всех, которые оставались, и со всеми забранными стадами и табунами направили путь прямо к Перекопу. Один только козак, Максим Голодуха, вырвался дорогою из татарских рук, заколол мирзу отвязал у него мешок с цехинами и на татарском коне, в татарской одежде полтора дня и две ночи уходил от погони, загнал насмерть коня, пересел дорогою на другого, загнал и того, и уже на третьем приехал в запорожский табор, разведав на дороге, что запорожцы были под Дубном. Только и успел объявить он, что случилось такое зло; но отчего оно случилось, курнули ли оставшиеся запорожцы по козацкому обычаю и пьяными отдались в плен, и как узнали татары место, где был зарыт войсковой скарб, того ничего не сказал он. Сильно истомился козак, распух весь, лицо пожгло и опалило ему ветром; упал он тут же и заснул крепким сном. 1 Мирза - татарский князь. В подобных случаях водилось у запорожцев гнаться в ту ж минуту за похитителями, стараясь настигнуть их на дороге, потому что пленные как раз могли очутиться на базарах Малой Азии, в Смирне, на Критском острову, и бог знает, в каких местах не показались бы чубатые запорожские головы. Вот отчего собрались запорожцы. Все до единого стояли они в шапках, потому что пришли не с тем, чтобы слушать по начальству атаманский приказ, но совещаться, как ровные между собою. «Давай совет прежде старшие!» - закричали в толпе. «Давай совет, кошевой!» - говорили другие. И кошевой снял шапку, уже не так, как начальник, а как товарищ, благодарил всех Козаков за честь и сказал: «Много между нами есть старших и советом умнейших, но, коли меня почтили, то мой совет: не терять, товарищи, времени и гнаться за татарами. Ибо вы сами знаете, что за человек татарин. Он не станет с награбленным добром ожидать нашего прихода, а мигом размытарит его, такчто и следов не найдешь. Так мой совет: идти. Мы здесь уже погуляли. Ляхи знают, что такое козаки: за веру, сколько было по силам, отомстили, корысти же с голодного города немного. Итак, мой совет - идти!» «Идти!» - раздалось голосно в запорожских куренях. Но Тарасу Бульбе не пришлись по душе такие слова, и навесил он ещё ниже на очи свои хмурые, исчерна-белые брови, подобные кустам, повыраставшим по высокому темени горы, которых верхушки вплоть занёс иглистый северный иней. «Нет, не прав совет твой, кошевой! - сказал он.- Ты не так говоришь. Ты позабыл, видно, что в плену остаются наши, захваченные ляхами? Ты хочешь, видно, чтобы мы не уважили первого святого закона товарищества, оставили бы собратьев своих на то, чтобы с них с живых содрали кожу, или, исчетвер-товав на части козацкое их тело, развозили бы их по городам и сёлам, как сделали они доселе с гетманом и лучшими русскими витязями на Украине. Разве мало они поругались и без того над святынею? Что ж мы такое? спрашиваю я всех вас: что ж за козак тот, который кинул в беде товарища, кинул его, как собаку, пропасть на чужбине? Коли уж на то пошло, что всякий ни во что ставит козацкую честь, позволив себе плюнуть в седые усы свои и попрекнуть себя обидным словом, так не укорит же никто меня. Один остаюсь». Поколебались все стоявшие запорожцы, «А разве ты позабыл, бравый полковник,- сказал тогда кошевой,- что у татар в руках тоже наши товарищи, что если мы теперь их не выручим, то жизнь их будет продана на вечное невольничество язычникам, что хуже всякой лютой смерти? Позабыл разве, что у них теперь вся казна наша, добытая христианской кровью?» Задумались все козаки и не знали, что сказать. Никому не хотелось из них заслужить обидную славу. Тогда вышел вперёд всех старейший годами во всём запорожском войске Касьян Бовдюг. В чести был он от всех Козаков; два раза уже был избираем кошевым и на войнах тоже был сильно добрый козак, но уже давно состарился и не бывал ни в каких походах, не любил тоже и советов давать никому, а любил старый вояка лежать на боку у козацких кругов, слушая рассказы про всякие бывалые случаи и козацкие походы. Никогда не вмешивался он в их речи, а всё только слушал да прижимал пальцем золу из своей коротенькой трубки, которой не выпускал изо рта, и долго сидел он потом, прижмурив слегка очи, и не знали козаки, спал ли он, или всё ещё слушал. Все походы оставался он дома, но сей раз разобрало старого. Махнул рукою по-козацки и сказал: «А не куды пошло! Пойду и я; может, в чём-нибудь буду пригоден козачеству!» Все козаки притихли, когда выступил он теперь перед собранием, ибо давно не слышали от него никакого слова. Всякий хотел знать, что скажет Бовдюг. «Пришла очередь и мне сказать слово, паны-братья,- так он начал,- послушайте, дети, старого. Мудро сказал кошевой и как голова козацкого войска, обязанный приберегать его и печись о войсковом скарбе мудрее ничего он не мог сказать. Вот что! Это пусть будет первая моя речь. А теперь послушайте, что скажет моя другая речь. А вот что скажет моя другая речь: большую правду сказал и Тарас, полковник, дай боже ему побольше веку, и чтоб таких полковников было побольше на Украине! Первый долг и первая честь козака есть соблюсти товарищество. Сколько ни живу я на веку, не слышал я, паны-братья, чтобы козак покинул где или продал как-нибудь своего товарища. И те, и другие нам товарищи-меньше их или больше, всё равно, все товарищи, все нам дороги. Так вот какая моя речь: те, которым милы захваченные татарами, пусть отправляются за татарами, а которым милы полонённые ляхами и не хочется оставлять правого дела, пусть остаются. Кошевой по долгу пойдёт с одною половиною за татарами, а другая половина выберет себе наказного атамана А наказным атаманом, коли хотите послушать белой головы, не пригоже быть никому другому, как только одному Тарасу Бульбе. Нет из нас никого равного ему в доблести». Так сказал Бовдюг и затих, и обрадовались все козаки, что навёл их таким образом на ум старый. Все вскинули вверх шапки и закричали: «Спасибо тебе, батько! Молчал, молчал, долго молчал, да вот наконец и сказал. Недаром говорил, когда собирался в поход, что будешь пригоден козачеству; так и сделалось». «Что, согласны вы на то?» - спросил кошевой. «Все согласны!» - закричали козаки. «Стало быть, раде конец?» «Конец раде!» - кричали козаки. «Слушайте же теперь войскового приказа, дети»,- сказал кошевой, выступил вперёд и надел шапку, а все запорожцы, сколько их ни было, сняли свои шапки и остались с непокрытыми головами, утупив очи в землю, как бывало всегда между козаками, когда собирался что говорить старший. «Теперь отделяйтесь, паны-братья! Кто хочет идти, ступай на правую сторону, кто остаётся, отходи на левую! Куды большая часть куреня переходит, туды и атаман; коли меньшая часть переходит, приставай к другим куреням». 1 Галера - старинное гребное судно, на котором гребцами были обычно пленные, рабы или преступники. И все стали переходить, кто на правую, кто на левую сторону. Которого куреня большая часть переходила, туда и куренной атаман переходил; которого малая часть, та приставала к другим куреням; и вышло без малого не поровну на всякой стороне. Захотели остаться: весь почти Незамайновский курень, большая половина Поповического куреня, весь Уманский курень, весь Каневский курень, большая половина Стебликивского куреня, большая половина Тымошевского куреня. Все остальные вызвались идти вдогон за татарами. Много было на обеих сторонах дюжих и храбрых Козаков. Между теми, которые решились идти вслед за татарами, был Череватый, добрый старый козак, Покотыполе, Лемиш, Прокопович Хома; Демид Попович тоже перешёл туда, потому что был сильно завзятого нрава козак - не мог долго высидеть на месте; с ляхами попробовал уже он дела, хотелось попробовать ещё с татарами. Куренные были: Ностюган, Покрышка, Невелычкий, и много ещё других славных и храбрых Козаков захотело попробовать меча и могучего плеча в схватке с татарином. Не мало было также сильно и сильно добрых Козаков между теми, которые захотели остаться: куренные Демытрович, Кукубенко, Вертыхвист, Балабан, Буль-бенко Остап. Потом много было ещё других именитых и дюжих Козаков: Вовтузенко, Черевыченко, Степан Гуска, Охрим Гуска, Мыкола Густый, Задорожний, Метелыця, Иван Закрутыгуба, Мосий Шило, Дёгтяренко, Сыдоренко, Пысаренко, потом другой Пысаренко, потом ещё Пысаренко, и много было других добрых Козаков. Все были хожалые, езжалые; ходили по анатольским берегам, по крымским солончакам и степям, по всем речкам большим и малым, которые впадали в Днепр, по всем заходам и днепровским островам; бывали в молдавской, волошской, в турецкой земле; изъездили всё Чёрное море двухрульными козацкими чёлнами; нападали в пятьдесят челнов в ряд на богатейшие и превысокие корабли; перетопили не мало турецких галер и много-много выстреляли пороху на своём веку... Такие-то были козаки, захотевшие остаться и отмстить ляхам за верных товарищей и христову веру! Старый козак Бовдюг захотел также остаться с ними, сказавши: «Теперь не такие мои лета, чтобы гоняться за татарами, а тут есть место, где опочить доброю козацкою смертью. Давно уже просил я у бога, чтобы, если придётся кончать жизнь, то чтобы кончить её на войне за святое и христианское дело. Так оно и случилось. Славнейшей кончины уже не будет в другом месте для старого козака». Когда отделились все и стали на две стороны в два ряда куренями, кошевой прошёл промеж рядов и сказал: «А что, панове-братове, довольны одна сторона другою?» «Все довольны, батько!» - отвечали козаки. «Ну, так поцелуйтесь же и дайте друг другу прощанье, ибо, бог знает, приведётся ли в жизни ещё увидеться. Слушайте своего атамана, а исполняйте то, что сами знаете: сами знаете, что велит козацкая честь». И все козаки, сколько их ни было, перецеловались между собою. Начали первые атаманы и, поведши рукою седые усы свои, поцеловались навкрест и потом взялись за руки и крепко держали руки. Хотел один другого спросить: «Что, пане-брате, увидимся или не увидимся?» да и не спросили, замолчали,- и загадались обе седые головы. А козаки все до одного прощались, зная, что много будет работы тем и другим, но не повершили, однако ж, тотчас разлучиться, а повершили дождаться тёмной ночной поры, чтобы не дать неприятелю увидеть убыль в козацком войске. Потом все отправились по куреням обедать. После обеда все, которым предстояла дорога, легли отдыхать и спали крепко и долгим сном, как будто чуя, что, может, последний сон доведётся им вкусить на такой свободе. Спали до самого заходу солнечного; а как зашло солнце и немного стемнело, стали мазать телеги. Снарядясь, пустили вперёд обозы, а сами, пошапковавшись ещё раз с товарищами, тихо пошли вслед за возами. Конница чинно, без покрика и посвиста на лошадей, слегка затопотала вслед за пешими, и скоро стало их не видно в темноте. Глухо отдавалась только конская топь да скрип иного колеса, которое ещё не расходилось или не было хорошо подмазано за ночною темнотою. Долго ещё остававшиеся товарищи махали им издали руками," хотя не было ничего видно. А когда сошли и воротились по своим местам, когда увидели при высветивших ясно звёздах, что половины телег уже не было на месте, что многих, многих нет, невесело стало у всякого на сердце, и все задумались против воли, утупив в землю гулливые свои головы. 1 Пошапковавшись - попрощавшись, сняв шапки. Тарас видел, как смутны стали козацкие ряды и как уныние, неприличное храброму, стало тихо обнимать козацкие головы, но молчал: он хотел дать время всему, чтобы пообык-лись они и к унынию, наведённому прощаньем с товарищами... И повелел Тарас распаковать своим слугам один из возоз, стоявший особняком. Больше и крепче всех других он был в ко-зацком обозе; двойною крепкою шиною были обтянуты дебелые колёса его, грузно был он навьючен, укрыт попонами, крепкими воловьими кожами и увязан туго засмолёнными верёвками. В возу были всё баклаги и бочонки старого доброго вина, которое долго лежало у Тараса в погребах. Взял он его про запас, на торжественный случай, чтобы, если случится великая минута и будет всем предстоять дело, достойное на передачу потомкам, то чтобы всякому, до единого, козаку досталось выпить заповедного вина, чтобы в великую минуту великое бы и чувство овладело человеком. Услышав полковничий приказ, слуги бросились к возам, палашами перерезывали крепкие верёвки, снимали толстые воловьи кожи и попоны и стаскивали с воза баклаги и бочонки. «А берите все,- сказал Бульба,- и всё, сколько ни есть, берите, что у кого есть: ковш или черпак, которым поит коня, или рукавицу, или шапку, а коли что, то и просто подставляй обе горсти». И козаки все, сколько ни было, брали: у кого был ковш, у кого черпак, которым поил коня, у кого рукавица, у кого шапка, а кто подставлял и так обе горсти. Всем им слуги Тарасовы, расхаживая промеж рядами, наливали из баклаг и бочонков. Но не приказал Тарас пить, пока не даст знаку, чтобы выпить им всем разом. Видно было, что он хотел что-то сказать. Знал Тарас, что, как ни сильно само по себе старое доброе вино и как ни способно оно укрепить дух человека, но если к нему да присоединится ещё приличное слово, то вдвое крепче будет сила и вина и духа...
IX В городе не узнал никто, что половина запорожцев выступила в погоню за татарами. С магистратской башни приметили только часовые, что потянулась часть возов за лес; но подумали, что козаки готовились сделать засаду; то же думал и французский инженер. А между тем слова кошевого не прошли даром, и в городе оказался недостаток в съестных припасах. По обычаю прошедших веков, войска не разочли, сколько им было нужно. Попробовали сделать вылазку, но половина смельчаков была тут же перебита козаками, а половина прогнана в город ни с чем. Полковники... готовились дать сражение. Тарас уже видел то по движению и шуму в городе и расторопно хлопотал, строил, раздавал приказы и наказы, уставил в три табора курени, обнёсши их возами в виде крепостей,- род битвы, в которой бывали непобедимы запорожцы; двум куреням повелел забраться в засаду; убил часть поля острыми кольями, изломанным оружием, обломками копьев, чтобы при случае нагнать туда неприятельскую конницу. И когда всё было сделано, как нужно, сказал речь козакам, не для того, чтобы ободрить и освежить их,- знал, что и без того крепки они духом,- а про-стр самому хотелось высказать всё, что было на сердце. «Хочется мне вам сказать, Панове, что такое есть наше това-рищество. Вы слышали от отцов и дедов, в какой чести у всехбыла земля наша: и грекам дала знать себя, и с Царьградабрала червонцы, и города были пышные, и храмы, и князья,князья русского рода, свои князья, а не католические недоверки.Всё взяли бусурманы, всё пропало. Только остались мы, сирые,да, как вдовица после крепкого мужа, сирая так же, как и мы,земля наша!, Вот в какое время подали мы, товарищи, руку набратство; вот на чём стоит наше товарищество! Нет уз святеетоварищества! Отец любит своё дитя, мать любит своё дитя,дитя любит отца и мать. Но это не то, братцы: любит и зверьсвоё дитя! Но породниться родством по душе, а не по крови,может один только человек. Бывали и в других землях това-рищи, но таких, как в Русской земле, не было таких товарищей.Вам случалось не одному помногу пропадать на чужбине;видишь: и там люди! Также божий человек, и разговоришься сним, как с своим: а как дойдёт до того, чтобы поведать сердеч-ное слово,- видишь: нет! умные люди, да не те: такие же люди,да не те! Нет, братцы, так любить, как русская душа,- любитьне то, чтобы умом или чем другим, а всем, чем дал бог, что ниесть в тебе - а!..» - сказал Тарас, и махнул рукой, и потрясседою головою, и усом моргнул, и сказал: «Нет, так любитьникто не может! Знаю, подло завелось теперь на земле нашей;думают только, чтобы при них были хлебные стоги, скирды даконные табуны их, да были бы целы в погребах запечатанныемеды их. Перенимают чёрт знает какие бусурманские обычаи;гнушаются языком своим; свой с своим не хочет говорить; свойсвоего продаёт, как продают бездушную тварь на торговомрынке. Милость чужого короля, да и не короля, а паскуднаямилость польского магната , который жёлтым чоботом своим
1 Магнат - польский крупный помещик. 2 Чдбот - сапог.
бьёт их в морду, дороже для них всякого братства. Но у последнего подлюки, каков он ни есть, хоть весь извалялся он в саже и в поклонничестве, есть и у того, братцы, крупица русского чувства. И проснётся оно когда-нибудь, и ударится он, горемычный, об полы руками; схватит себя за голову, проклявши громко подлую жизнь свою, готовый муками искупить позорное дело. Пусть же знают они все, что такое значит в Русской земле товарищество. Уж если на то пошло, чтобы умирать, так никому ж из них не доведётся так умирать! Никому, никому! Не хватит у них на то мышиной натуры их!» Так говорил атаман и, когда кончил речь, всё ещё потрясал, посеребрившеюся в козацких делах головою; всех, кто ни стоял, разобрала сильно такая речь, дошед далеко, до самого сердца. Самые старейшие в рядах стали неподвижны, потупив седые головы в землю; слеза тихо накатывалася в старых очах; медленно отирали они её рукавом, и потом все, как будто сговорившись, махнули в одно время рукою и потрясли бывалыми головами. Знать, видно, много напомнил им старый Тарас знакомого и лучшего, что бывает на сердце у человека, умудрённого горем, трудом, удалью и всяким невзгодьем жизни, или хотя и не познавшего их, но много почуявшего молодою жемчужного душою на вечную радость старцам-родителям, родившим его. А из города уже выступало неприятельское войско, выгрем-ливая в литавры и трубы, и, подбоченившись, выезжали паны, окружённые несметными слугами. Толстый полковник отдавал приказы. И стали наступать они тесно на козацкие таборы, грозя, нацеливаясь пищалями, сверкая очами и блеща медными доспехами. Как только увидели козаки, что подошли они на ружейный выстрел, все разом грянули в семипядные пищали и, не прерывая, всё палили они из пищалей. Далеко понеслось громкое хлопанье по всем окрестным полям и нивам, сливаясь в беспрерывный гул; дымом затянуло всё поле, а запорожцы всё палили, не переводя духу; задние только заряжали да передавали передним, наводя изумление на неприятеля, не могшего понять, как стреляли козаки, не заряжая ружей. Уж не видно было за великим дымом, обнявшим то и другое воинство, не видно было, как то одного, то другого не ставало в рядах; но чувствовали ляхи, что густо летели пули и жарко становилось дело; и, когда попятились назад, чтобы посторониться от дыма и оглядеться, то многих не досчитались в рядах своих. А у коза-ков, может быть, другой-третий был убит на всю сотню. И всё продолжали палить козаки из пищалей, ни на минуту не давая промежутка. Сам иноземный инженер подивился такой, никогда им не виданной тактике, сказавши тут же, при всех: «Вот бравые молодцы запорожцы! Вот как нужно биться и другим в других землях!» И дал совет поворотить тут же на табор пушки. Тяжело ревнули широкими горлами чугунные пушки; дрогнула, далеко загуливши, земля, и вдвое больше затянуло дымом всё поле. Почуяли запах пороха среди площадей и улиц в дальних и крайних городах. Но нацелившие взяли слишком высоко: раскалённые ядра выгнули слишком высокую дугу. Страшно завизжав по воздуху, перелетели они через головы всего табора и углубились далеко в землю, взорвав и взметнув высоко на воздух чёрную землю. Ухватил себя за волосы французский инженер при виде такого неискусства, и сам принялся наводить пушки, не глядя на то, что жарили и сыпали пулями беспрерывно козаки. Тарас видел ещё издали, что беда будет всему Незамайнов-скому и Стебликивскому куреню, и вскрикнул зычно: «Выбирайтесь скорей из-за возов и садись всякий на коня!» Но не поспели бы сделать то и другое козаки, если бы Остап не ударил в самую середину; выбил фитили у шести пушкарей, у четырёх только не мог выбить. Отогнали его назад ляхи. А тем временем иноземный капитан сам взял в руку фитиль, чтобы выпалить из величайшей пушки, какой никто из Козаков не видывал дотоле. Страшно глядела она широкою пастью, и тысяча смертей глядело оттуда. И как грянула она, а за нею следом три другие, четырёхкратно потрясши глухо-ответную землю,- много нанесли они горя! Не по одному козаку взрыдает старая мать, ударяя себя костистыми руками в дряхлые перси . Не одна останется вдова в Глухове, Немирове, Чернигове и других городах. Будет, сердечная, выбегать всякий день на базар, хватаясь за всех проходящих, распознавая каждого из них в очи, нет ли между их одного, милейшего всех. Но много пройдёт через город всякого войска, и вечно не будет между ними одного, милейшего всех. Так, как будто и не бывало половины Незамайновского куреня! Как градом выбивает вдруг всю ниву, где, что полновесный червонец, красовался всякий колос, так их выбило и положило. Как же вскинулись козаки! Как схватились все! Как закипел куренной атаман Кукубенко, увидевши, что лучшей половины куреня его нет! Разом вбился он с остальными своими незамай-новцами в самую середину, в гневе иссёк в капусту первого попавшегося, многих конников сбил с коней, доставши копьём и конника, и коня, пробрался к пушкарям и уже отбил одну пушку. А уж там, видит, хлопочет уманский куренной атаман, и Степан Гуска уже отбивает главную пушку. Оставил он тех Козаков и поворотил со своими в другую неприятельскую гущу. Там, где прошли незамайновцы - так там и улица! Где поворотились-так уж там и переулок! Так и видно, как редели ряды и снопами валились ляхи! А у самых возов Вовтузенко, а спереди Черевыченко, а у дальних возов Дёгтяренко, а за ним куренной атаман Вертыхвист. Двух уж шляхтичей поднял на копьё Дёгтяренко, да напал, наконец, на неподатливого третьего. Увёртлив и крепок был лях, пышной сбруей украшен и пятьдесят одних слуг привёл с собою. Погнул он крепко Дёгтя-ренка, сбил его на землю и уже, замахнувшись на него саблей, кричал: «Нет из вас, собак-козаков, ни одного, кто бы посмел противустать мне!» «А вот есть же!» - сказал и выступил вперёд Мосий Шило. Сильный был он козак, не раз атаманствовал на море и много натерпелся всяких бед... «Так есть же такие, которые бьют вас, собак!» - сказал он, кинувшись на него. И уж так-то рубились они! И наплечники, и зерцала 1 погнулись у обоих от ударов. Разрубил на нём вражий лях железную рубашку, достав лезвием самого тела: зачер-вонела козацкая рубашка; но не поглядел на то Шило, а замахнулся всей жилистой рукою (тяжела была коренастая рука) и оглушил его внезапно по голове. Разлетелась медная шапка, зашатался и грянулся лях, а Шило принялся рубить и крестить оглушённого. Не добивай, козак, врага, а лучше поворотись назад! Не поворотился козак назад, и тут же один из слуг убитого хватил его ножом в шею. Поворотился Шило и уж достал было смельчака; но он пропал в пороховом дыме. Со всех сторон поднялось хлопанье из самопалов. Пошатнулся Шило и почуял, что рана была смертельна. Упал он, наложил руку на свою рану и сказал, обратившись к товарищам: «Прощайте, паны-братья, товарищи! Пусть же стоит на вечные времена православная Русская земля и будет ей вечная честь!» И зажмурил ослабшие свои очи, и вынеслась козацкая душа из сурового тела. А там уже выезжал Задорожний с своими, ломил ряды куренной Вертыхвист и выступал Балабан. «А что, паны,- сказал Тарас, перекликнувшись с куренными,- есть ещё порох в пороховницах? не ослабела ли козацкая сила? не гнутся ли козаки?» «Есть ещё, батько, порох в пороховницах. Не ослабела ещё козацкая сила; ещё не гнутся козаки!» И напёрли сильно козаки: совсем смешали все ряды. Низкорослый полковник ударил сбор и велел выкинуть восемь малёванных знамён, чтобы собрать своих, рассыпавшихся далеко по всему полю. Все бежали ляхи к знамёнам; но не успели они ещё выстроиться, как уже куренной атаман Кукубенко ударил вновь с своими незамайновцами в середину и напал прямо на толстопузого полковника. Не выдержал полковник и, поворотив коня, пустился вскачь; а Кукубенко далеко гнал его через всё поле, не дав ему соединиться с полком. Завидев то с бокового куреня, Степан Гуска пустился ему навпереймы с арканом в руке, всю пригнувши голову к лошадиной шее, и, улучивши время, с одного раза накинул аркан ему на шею. Весь побагровел полковник, ухватясь за верёвку обеими руками и силясь разорвать её, но уже дюжий размах вогнал ему в самый живот гибельную пику. Так и остался он, пригвождённый к земле. Но не сдобровать и Гуске! Не успели оглянуться козаки, как уже увидели Степана Гуску поднятого на четыре копья. Только и успел сказать бедняк: «Пусть же пропадут все враги, и ликует вечные веки Русская земля!» И там же выпустил дух свой. Оглянулись козаки, а уж там, сбоку, козак Метелыця угощает ляхов, шеломя того и другого; а уж там, с другого, напирает с своими атаман Невылычкий; а у возов ворочает врага и бьётся Закрутыгуба; а у дальних возов третий Пысаренко отогнал уже целую ватагу. А уж там, у других возов, схватились и бьются на самых возах. «Что, паны,- перекликнулся атаман Тарас, проехавши впереди всех,- есть ли ещё порох в пороховницах? крепка ли козацкая сила? не гнутся ли ещё козаки?» «Есть ещё, батько, порох в пороховницах; ещё крепка козацкая сила; ещё не гнутся козаки!» А уж упал с воза Бовдюг; прямо под самое сердце пришлась ему пуля, но собрал старый весь дух свой и сказал: «Не жаль расстаться с светом! Дай бог и всякому такой кончины! Пусть же славится до конца века Русская земля!» И понеслась к вышинам Бовдюгова душа рассказать давно отошедшим старцам, как умеют биться на Русской земле и, ещё лучше того, как умеют умирать в ней за святую веру. 1 Малёванный - разрисованный, расписной. Балабан, куренной атаман, скоро после того грянулся также на землю. Три смертельные раны достались ему: от копья, от пули и от тяжёлого палаша. А был один из доблестнейших Козаков... Поникнул он теперь головою, почуяв предсмертные муки, и тихо сказал: «Сдаётся мне, паны-браты, умираю хорошею смертью: семерых изрубил, девятерых копьём исколол, истоптал конём вдоволь, а уж не припомню, скольких достал пулею. Пусть же цветёт вечно Русская земля!» И отлетела его душа. Козаки, козаки! не выдавайте лучшего цвета вашего войска! Уже обступили Кукубенка, уже семь человек только осталось из всего Незамайновского куреня, уже и те отбиваются через силу; уже окровавилась на нём одежда. Сам Тарас, увидя беду его, поспешил на выручку. Но поздно подоспели козаки: уже успело ему углубиться под сердце копьё прежде, чем были отогнаны обступившие его враги. Тихо склонился он на руки подхватив- шим его козакам, и хлынула ручьём молодая кровь, подобно дорогому вину, которое несли в стеклянном сосуде из погреба неосторожные слуги; поскользнулись тут же у входа и разбили дорогую сулею ; всё разлилось на землю вино, и схватил себя за голову прибежавший хозяин, сберегавший его про лучший случай в жизни, чтобы, если приведёт бог на старости лет встретиться с товарищем юности, то чтобы помянуть бы вместе с ним прежнее, иное время, когда иначе и лучше веселился человек... Повёл Кукубенко вокруг себя очами и проговорил: «Благодарю бога, что довелось мне умереть при глазах ваших, товарищи! Пусть же после нас живут ещё лучше, чем мы, и красуется вечно любимая Христом Русская земля!» И вылетела молодая душа... «А что, паны,- перекликнулся Тарас с оставшимися куренями,- есть ли ещё порох в пороховницах? не иступились ли сабли? не утомилась ли козацкая сила? не погнулись ли козаки?» «Достанет ещё, батько, пороху! Годятся ещё сабли; не утомилась козацкая сила; не погнулись ещё козаки!» 1 Сулея - большая бутыль; здесь в смысле драгоценный сосуд. И рванулись снова козаки так, как бы и потерь никаких не потерпели. Уже три только куренных атамана осталось в живых. Червонели уже всюду красные реки; высоко гатились мосты из козацких и вражьих тел. Взглянул Тарас на небо, а уж по небу потянулась вереница кречетов. Ну, будет кому-то пожива! А уж там подняли на копьё Метелыцю. Уже голова другого Пы-саренка, завертевшись, захлопала очами. Уже подломился и бухнулся о землю начетверо изрубленный Охрим Гуска. «Ну!»- сказал Тарас и махнул платком. Понял тот знак Остап и ударил сильно, вырвавшись из засады, в конницу. Не выдержали сильного напора ляхи, а он их гнал и нагнал прямо на место, где были вбиты в землю копья и обломки копьев. Пошли спотыкаться и падать кони и лететь через их головы ляхи. А в это время корсунцы, стоявшие последние за возами, увидевши, что уже достанет ружейная пуля, грянули вдруг из самопалов. Шее сбились и растерялись ляхи, и приободрились козаки. «Вот и наша победа!» - раздались со всех сторон запорожские голоса, затрубили в трубы и выкинули победную хоругвь. Везде лежали и крылись разбитые ляхи. «Ну, нет, ещё не совсем победа!» - сказал Тарас, глядя на городские стены, и сказал он правду. Отворились ворота, и вылетел оттуда гусарский полк, краса всех конных полков. Под всеми всадниками были все, как один, бурые аргамаки; впереди перед другими понёсся витязь всех бойчее, всех красивее. Так и летели чёрные волосы из-под медной его шапки; вился завязанный на руке дорогой шарф, шитый руками первой красавицы. Так и оторопел Тарас, когда увидел, что это был Андрий. А он между тем, объятый пылом и жаром битвы, жадный заслужить навязанный на руку подарок, понёсся, как молодой борзой пёс, красивейший, быстрейший и молодший всех в стае. Атукнул на него опытный охотник,- и он понёсся, пустив прямой чертой по воздуху свои ноги, весь покосившись набок всем телом, взрывая снег и десять раз выпереживая самого зайца в жару своего бега. Остановился старый Тарас и глядел на то, как он чистил перед собою дорогу, разгонял, рубил и сыпал удары направо и налево. Не вытерпел Тарас и закричал: «Как? Своих? Своих? Чёртов сын, своих бьёшь?» Но Андрий не различал, кто перед ним был, свои или другие какие; ничего не видел он... «Эй, хлопьята! заманите мне только его к лесу, заманите мне только его!»-кричал Тарас. И вызвалось тот же час тридцать быстрейших Козаков заманить его. И поправив на себе высокие шапки, тут же пустились на конях, прямо наперерез гусарам. Ударили сбоку на передних, сбили их, отделили от задних, дали по гостинцу тому и другому, а Голокопытенко хцатил плашмя по спине Андрия, и в тог же час пустились бежать от них, сколько достало козацкой мочи. Как вскинулся Андрий! Как забунтовала по всем жилкам молодая кровь! Ударив острыми шпорами коня, во весь дух полетел он за козаками, не глядя назад, не видя, что позади всего только двадцать человек успело поспевать за ним. А козаки летели во всю прыть на конях и прямо поворотили к лесу. Разогнался на коне Андрий и чуть было уже не настигнул Голокопытенка, как вдруг чья-то сильная рука ухватила за повод его коня. Оглянулся Андрий: перед ним Тарас! Затрясся он всем телом и вдруг стал бледен. Так школьник, неосторожно задравши своего товарища и получивши за то от него удар линейкою по лбу, вспыхивает, как огонь, бешеный выскакивает из лавки и гонится за испуганным товарищем своим, готовый разорвать его на части, и вдруг наталкивается на входящего в класс учителя: вмиг притихает бешеный порыв, и упадает бессильная ярость. Подобно ему, в один миг пропал, как бы не бывал вовсе, гнев Андрия. И видел он перед собою одного только страшного отца. - «Ну, что же теперь мы будем делать?» - сказал Тарас, смотря прямо ему в очи. Но ничего не умел на то сказать Андрий и стоял, утупивши в землю очи. «Что, сынку, помогли тебе твои ляхи?» Андрий был безответен. «Так продать? продать веру? продать своих? Стой же, слезай с коня!» Покорно, как ребёнок, слез он с коня и остановился ни жив ни мёртв перед Тарасом. «Стой и не шевелись! Я тебя породил, я тебя и убью!» - сказал Тарас и, отступивши ттгат-я-азад, снял с плеча ружьё. Бледен, как полотно, был Андрий; видно было, как тихо шевелились уста его и как он произносил чьё-то имя, но это не было имя отчизны, или матери, или братьев-это было имя прекрасной полячки. Тарас выстрелил. ) Как хлебный колос, подрезанные серпом, как молодой барашек, почуявший под сердцем смертельное железо, повис он головой и повалился на траву, не сказавши ни одного слова Остановился сыноубийца и глядел долго на бездыханный труп. Он был и мёртвый прекрасен: мужественное лицо его, недавно исполненное силы и непобедимого для жён очарования, всё ещё выражало чудную красоту; чёрные брови, как траурный бархат, оттеняли его побледневшие черты. «Чем бы не козак был? - сказал Тарас.- И станом высокий, и чернобровый, и лицо, как у дворянина, и рука была крепка в бою! Пропал! пропал бесславно, как подлая собака!» «Батько, что ты сделал? Это ты убил его?» - сказал подъехавший в это время Остап. «Я, сынку»,- сказал Тарас, кивнувши головою. Пристально поглядел мёртвому в очи Остап. Жалко ему стало брата и проговорил он тут же: «Предадим же, батько, его честно земле, чтобы не поругались бы над ним враги и не растаскали бы его тела хищные птицы». «Погребут его и без нас! - сказал Тарас.- Будут у него плакальщики и утешницы!» И минуты две думал он, кинуть ли его на расхищенье волка м-сыромахам или пощадить в нём рыцарскую доблесть, которую храбрый должен уважить в чём бы то ни было, как видит, скачет к нему на коне Голокопытенко: «Беда, атаман, окрепли ляхи, прибыла на подмогу свежая сила!» Не успел сказать Голокопытенко, скачет Вовтузенко: «Беда, атаман, новая валит ещё сила!» Не успел сказать Вовтузенко, Пысаренко бежит бегом уже без коня. «Где ты, батьку, ищут тебя козаки». Уж убит куренной атаман Невылычкий, Задорожний убит, Черевы-ченко убит. Но стоят козаки, не хотят умирать, не увидев тебя в очи; хотят, чтобы взглянул ты на них перед смертным часом». «На коня, Остап!» - сказал Тарас и спешил, чтобы застать ещё Козаков, чтобы поглядеть ещё на них и чтобы они взглянули перед смертью на своего атамана. Но не выехали они ещё из лесу, а уж неприятельская сила окружила со всех сторон лес, и меж деревьями везде показались всадники с саблями и копьями. «Остап! Остап! не поддавайся!» - кричал Тарас, а сам, схвативши саблю наголо, начал честить первых попавшихся на все боки. А на Остапа уже наскочило вдруг шестеро; но не в добрый час, видно, наскочило: с одного полетела голова, другой перевернулся, отступивши; угодило копьём в ребро третьего; четвёртый был поотважней, уклонился головой от пули, и попала в конскую грудь горячая пуля - вздыбился бешеный конь, грянулся о землю и задавил под собою всадника. «Добре, сынку! Добре, Остап! - кричал Тарас,- вот я следом за тобою». А сам всё отбивался от наступавших. Рубится и бьётся Тарас, сыплет гостинцы тому и другому на голову, а сам глядит всё вперёд на Остапа и видит, что уже вновь схватилось с Остапом мало не восьмеро разом. «Остап! Остап! не поддавайся!» Но уж одолевают Остапа; уже один накинул ему на шею аркан, уже вяжут, уже берут Остапа. «Эх, Остап, Остап!» - кричал Тарас, пробираясь к нему, рубя в капусту встречных и поперечных. «Эх, Остап, Остап!..» Но как тяжёлым камнем хватило его самого в ту же минуту. Всё закружилось и перевернулось в глазах его. На миг смешанно сверкнули пред ним головы, копья, дым, блески огня, сучья с древесными листьями, мелькнувшие ему в самые очи. И грохнулся он, как подрубленный дуб, на землю. И туман покрыл его очи.
X «Долго же я спал!» - сказал Тарас, очнувшись, как после трудного хмельного сна, и стараясь распознать окружавшие его предметы. Страшная слабость одолевала его члены. Едва метались пред ним стены и углы незнакомой светлицы. Наконец, заметил он, что пред ним сидел Товкач и, казалось, прислушивался ко всякому его дыханию. «Да,- подумал про себя Товкач,- заснул бы ты, может быть, и навеки!» Но ничего не сказал, погрозил пальцем и дал знак молчать. «Да скажи же мне, где я теперь?» - спросил опять Тарас, напрягая ум и стараясь припомнить бывшее. «Молчи ж! - прикрикнул сурдво на него товарищ.- Чего тебе ещё хочется знать? Разве ты не видишь, что весь изрублен? Уже две недели, как мы с тобою скачем, не переводя дух, и как ты в горячке и жару несёшь и городишь чепуху. Вот в первый раз заснул спокойно. Молчи ж, если не хочешь нанести сам себе беду...» Но Тарас всё старался и силился собрать свои мысли и припомнить бывшее. «Да ведь меня же схватили и окружили было совсем ляхи? Мне ж не было никакой возможности выбиться из толпы?» «Молчи ж, говорят тебе, чёртова детина! - вскричал Товкач сердито, как нянька, выведенная из терпения, кричит неугомонному повесе-ребёнку.- Что пользы знать тебе, как выбрался? Довольно того, что выбрался. Нашлись люди, которые тебя не выдали - ну, и будет с тебя! Нам ещё не мало ночей скакать вместе! Ты думаешь, что пошёл за простого козака? Нет, твою голову оценили в две тысячи червонных». «А Остап?» - вскрикнул вдруг Тарас, понатужился приподняться и вдруг вспомнил, как Остапа схватили и связали в глазах его и что он теперь уже в ляшских руках. И обняло горе старую голову. Сорвал и сдёрнул он все перевязки ран своих, бросил их далеко прочь, хотел громко что-то сказать - и вместо того понёс чепуху: жар и бред вновь овладели им, и понеслись без толку и связи безумные речи. А между тем верный товарищ стоял перед ним, бранясь и рассыпая без счёту жестокие укорительные слова и упрёки. Наконец схватил он его за ноги и руки, спеленал, как ребенка, поправил все перевязки, увернул его в воловью кожу, увязал в лубки и, прикрепивши верёвками к седлу, помчался вновь с ним в дорогу. «Хоть неживого, да довезу тебя! Не попущу, чтобы ляхи поглумились над твоей козацкой породою, на куски рвали бы твоё тело да бросали его в воду. Пусть же, хоть и будет орёл высмы-кать из твоего лба очи, да пусть же степовой наш орёл, а не ляшский, не тот, что прилетает из польской земли. Хоть неживого, а довезу тебя до Украины!» Так говорил верный товарищ. Скакал без отдыха дни и ночи и привёз его, бесчувственного, в самую Запорожскую Сечь. Там принялся он лечить его неутомимо травами и смачиваниями. Лекарство ли, или своя железная сила взяла верх, только он через полтора месяца стал на ноги; раны зажили, и только одни сабельные рубцы давали знать, как глубоко когда-то был ранен старый козак. Однако же заметно стал он пасмурен и печален. Три тяжёлые морщины насунулись на лоб его и уже больше никогда не сходили с него. Оглянулся он теперь вокруг себя: всё новое на Сечи, все перемёрли старые товарищи. Ни одного из тех, которые стояли за правое дело, за веру и братство. И те, которые отправились с кошевым в угон за татарами, и тех уже не было давно; все положили головы, все изгибли; кто положил на самом честном бою голову; кто от безводья и бесхлебья, среди крымских солончаков; кто в плену пропал, не вынесши позора; и самого прежнего кошевого уже давно не было на свете, и никого из старых товарищей, и уже давно поросла травою ко- гда-то кипевшая козацкая сила. Слышал он только, что был пир сильный, шумный пир: вся перебита вдребезги посуда; нигде не осталось вина ни капли, расхитили гости и слуги все дорогие кубки и сосуды,- и смутный стоит хозяин дома, думая: «Лучше б и не было того пира». Напрасно старались занять и развеселить Тараса; напрасно бородатые, седые бандуристы, проходя по два и по три, расславляли его козацкие подвиги. Сурово и равнодушно глядел он на всё, и на неподвижном лице его выступала неугасимая горесть, и тихо, понурив голову, говорил он: «Сын мой! Остап мой!..» И не выдержал, наконец, Тарас. «Что бы ни было, пойду разведать, что он: жив ли он? в могиле? или уже и в самой могиле нет его? Разведаю во что бы ни стало!..» ...Площадь, на которой долженствовала производиться казнь, нетрудно было отыскать: народ валил туда со всех сторон. Толпа вдруг зашумела, и со всех сторон раздались голоса: «Ведут... ведут!., козаки!» Они шли с открытыми головами, с длинными чубами. Бороды у них были отпущены. Они шли не боязливо, не угрюмо, но с какою-то тихою горделивостью; их платья из дорогого сукна износились и болтались на них ветхими лоскутьями; они не глядели и не кланялись народу. Впереди всех шёл Остап. Что почувствовал старый Тарас, когда увидел своего Остапа? Что было тогда в его сердце? Он глядел на него из толпы и не проронил ни одного движения его. Они приблизились уже к лобному месту. Остап остановился. Ему первому приходилось выпить эту тяжёлую чашу. Он глянул на своих, поднял руку вверх и произнёс громко: «Дай же, боже, чтобы все, какие тут ни стоят еретики, не услышали, нечестивые, как мучится христианин! Чтобы ни один из нас не промолвил ни одного слова!» После этого он приблизился к эшафоту 1. «Добре, сынку, добре»,- сказал тихо Бульба и уставил в землю свою седую голову. Палач сдёрнул с него ветхие лохмотья; ему увязали руки и ноги в нарочно сделанные станки и... Не будем смущать читателей картиною адских мук, от которых дыбом поднялись бы их волосы. Они были порождение тогдашнего грубого, свирепого века, когда человек вёл ещё кровавую жизнь одних воинских подвигов и закалился в ней душою, не чуя человечества...
Тарас стоял в толпе, потупив голову и в то же время гордо приподняв очи, и одобрительно только говорил: «Добре, сынку, добре!» 1 Эшафот - помост, где производилась казнь. 2 Панянка - знатная девица. Но когда подвели его к последним смертным мукам, казалось, как будто стала подаваться его сила! И повёл он очами вокруг себя: боже! всё неведомые, всё чужие лица! Хоть бы кто-нибудь из близких присутствовал при его смерти! Он не хотел бы слышать рыданий и сокрушений слабой матери или безумных воплей супруги, исторгающей волосы и биющей себя в белые груди; хотел бы он теперь увидеть твёрдого мужа, который бы разумным словом освежил его и утешил при кончине. И упал он силою и воскликнул в душевной немощи: «Батько! где ты? Слышишь ли ты?» «Слышу!» - раздалось среди всеобщей тишины, и весь миллион народа в одно время вздрогнул. Часть военных всадников бросилась заботливо рассматривать толпы народа... Но Тараса уже... не было: его и след простыл.
XII Отыскался след Тарасов. Тарас гулял по всей Польше с своим полком, выжег восемнадцать местечек, близ сорока костёлов и уже доходил до Кракова. Много избил он всякой шляхты, разграбил богатейшие и лучшие замки, распечатали и поразливали по земле козаки вековые меды и вина, сохранно сберегавшиеся в панских погребах; изрубили и пережгли дорогие сукна, одежды и утвари, находимые в кладовых. «Ничего не жалейте!» - повторял только Тарас... «Это вам, вражьи ляхи, поминки по Остапе!» - приговаривал только Тарас. И такие поминки по Остапе отправлял он в каждом селении, пока польское правительство не увидело, что поступки Тараса были побольше, чем обыкновенное разбойничество, и Потоцкому поручено было с пятью полками поймать непременно Тараса. Шесть дней уходили козаки просёлочными дорогами от всех преследований; едва выносили кони необыкновенное бегство и спасали Козаков. Но Потоцкий на сей раз был достоин возложенного поручения: неутомимо преследовал он их и настиг на берегу Днестра, где Бульба занял для роздыха оставленную развалившуюся крепость. 1 Костёл - католический храм. Над самой кручей у Днестра-реки виднелась она своим оборванным валом и своими развалившимися останками стен. Щебнем и разбитым кирпичом усеяна была верхушка утёса, готовая всякую минуту сорваться и слететь вниз. Тут-то, с двух сторон, прилежащих к полю, обступил его коронный гетман Потоцкий. Четыре дня бились и боролись козаки, отбиваясь кирпичами и каменьями. Но истощились запасы и силы, и решился Тарас пробиться сквозь ряды. И пробились было уже козаки, и, может быть, ещё раз послужили бы им верно быстрые кони, как вдруг среди самого бегу остановился «Попалась, ворона!» - кричали ляхи.- «Теперь нужно только придумать, какую бы ему, собаке, лучшую честь воздать». И присудили, с гетманского разрешения, сжечь его живого в виду всех. Тут же стояло нагое дерево, вершину которого разбило громом. Притянули его железными цепями к древесному стволу, гвоздём прибили ему руки и, приподняв его повыше, чтобы отовсюду был виден козак, принялись тут же раскладывать под деревом костёр. Но не на костёр глядел Тарас, не об огне он думал, которым собирались жечь его; глядел он, сердечный, в ту сторону, где отстреливались козаки: ему с высоты всё было видно, как на ладони. «Занимайте, хлопцы, занимайте скорее,- кричал он,- горку, что за лесом: туда не подступят они!» Но ветер не донёс его слов. «Вот пропадут, пропадут ни за что!» - говорил он отчаянно и взглянул вниз, где сверкал Днестр. Радость блеснула в очах его. Он увидел выдвинувшиеся из-за кустарника четыре кормы, собрал всю силу голоса и зычно закричал: «К берегу! к берегу, хлопцы! Спускайтесь подгорной дорожкой, что налево. У берега стоят челны, все забирайте, чтобы не было погони!» На этот раз ветер дунул с другой стороны, и все слова были услышаны козаками. Но за такой совет достался ему тут же удар обухом по голове... Когда очнулся Тарас Бульба от удара и глянул на Днестр, уже козаки были на челнах и гребли вёслами... «Прощайте, товарищи! - кричал он им сверху.- Вспоминайте меня и будущей же весной прибывайте сюда вновь, да хорошенько погуляйте!» А уж огонь подымался над костром, захватывал его ноги и разостлался пламенем по дереву... Да разве найдутся на свете такие огни, муки и такая сила, которая бы пересилила русскую силу! Не малая река Днестр, и много на ней заводьев, речных густых камышей, отмелей и глубокодонных мест, блестит речное зеркало, оглашённое звонким ячаньем 1 лебедей, и гордый гоголь быстро несётся по нём, и много куликов, краснозобых ку-рухтанов и всяких иных птиц в тростниках и на прибрежьях. Козаки живо плыли на узких двурульных челнах, дружно гребли вёслами, осторожно миновали отмели, всполашивая подымавшихся птиц, и говорили про своего атамана.
ХАРАКТЕРИСТИКА В повести «Тарас Бульба» Н. В. Гоголь, изображая своих героев, раскрывает их характеры, пользуясь разными приёмами: рассказывает о происхождении героев, о событиях их жизни и переживаниях, показывает, как в поступках и поведении героя, в его наружности, одежде и речи проявляются основные черты его характера. Так, горячая любовь Тараса Бульбы к родине проявляется и во время боя, когда он сражается с врагами, и тогда, когда он убивает сына - изменника родины, и тогда, когда он произносит свою взволнованную речь о товариществе. Тарас - храбрый казак, умный, опытный воин. Его любят и ценят товарищи, недаром они выбирают его своим атаманом и беспрекословно подчиняются его распоряжениям в бою. Тарас - любящий отец, гордый тем, что его сыновья - настоящие казаки-воины. Об этом мы узнаём и в 1-й главе повести, когда Тарас любуется сыновьями, приехавшими из бурсы, и во время сражения, когда, сравнивая братьев, он говорит про Андрия: «И это добрый, враг бы не взял его, вояка, не Остап, а добрый, добрый также вояка». Но особенно ярко проявляется его чувство отцовской любви к Остапу, попавшему в плен. Переживания Тараса переданы также и в его речи. Он волнуется за сына, когда на того нападают враги, и кричит: «Остап, Остап! не поддавайся!» Видя, как расправляется Остап с врагами, он подбадривает его возгласом: «Добре, сынку! Добре, Остап!.. вот я следом за тобою». Суровая жизнь казака того времени, постоянные битвы с врагами, редкие встречи с семьёй сказались на отношении Тараса к жене, к дому: «Не слушай, сынку, матери: она баба, она ничего не знает. Какая вам нежба? Ваша нежба - чистое поле да добрый конь: вот ваша нежба! А видите вот эту саблю! Вот ваша матерь!» - говорит Тарас Бульба своим сыновьям. Переживания, мысли и чувства героя раскрываются и при помощи описания наружности (портрета) Тараса в разные моменты его жизни. Тарас не согласен с предложением кошевого идти на татар и оставить пленных казаков. «Не пришлись по душе» ему слова запорожцев, согласных оставить товарищей в беде. И «навесил он еще ниже на очи свои хмурые исчёрна-белые брови, подобные кустам, повыраставшим по высокому темени горы...» После ранения Тараса автор так говорит о нём: «Заметно стал он пасмурен и печален. Три тяжёлые морщины насунулись на лоб его и уже больше никогда не сходили с него». Понять характер героя помогают также слова самого автора, в которых он оценивает поступки и качества своих героев, употребляя для этой цели сравнения и яркие эпитеты. Например, Тарас, по словам Гоголя,- богатырь, похож на «крепкий дуб». Остапа, который налетел на врага и накинул ему на шею верёвку, он сравнивает с «плавающим в небе ястребом», запорожцев называет «молодыми соколами». Чтобы составить характеристику литературного героя, нужно: 1.Хорошо ознакомиться с текстом художественного произведения. 2.Выбрать из текста те эпизоды, в которых рассказывается о поступках, привычках, отличительных чертах героя. 3.Выделить строки (цитаты), в которых даётся портрет, речь героя. 4. Определить отношение автора к своему герою.Составить характеристику героя можно и путём сравнения его с другим действующим лицом данного или другого произведения. В таком случае мы получаем сравнительную характеристику.
СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА I. ЧТО ОБЩЕГО У ОСТАПА И АНДРИЯ 1.Оба вышли из семьи коренного запорожского казака. 2. Оба получили одинаковое воспитание в бурсе. 3. Оба увлекались боевой жизнью и обычаями Запорожской Сечи. 4. Оба были молоды, отличались храбростью и ловкостью.
2. ОТНОШЕНИЕ АВТОРА К СВОИМ ГЕРОЯМ
Гоголь осуждает Андрия за измену родине. Андрий умирает, по словам автора, «бесславно, как подлая собака». Остап вызывает глубокое сочувствие и любовь автора. Гоголь рисует его как былинного богатыря, защитника родины, сравнивает его со львом, говорит, что ему «на роду был написан битвенный путь и трудное знание вершить ратные дела». Как и в Тарасе Бульбе, в Остапе воплощены лучшие черты русского человека, готового умереть за родину.
3. ВЫВОД Сопоставляя образы Остапа и Андрия, автор выражает основную мысль своего произведения: без родины, без народа нет жизни. Сравнивая эти образы в таком плане, мы составляем сравнительную характеристику. Чтобы составить сравнительную характеристику, нужно: 1.Выбрать из текста необходимые цитаты. 2.Выделить черты сходства и черты различия. 3.Подтвердить эти черты примерами из произведения. 4.Определить отношение автора к своим героям.
К. М. Симонов
|
«Смотрите, добрые люди: одурел старый! совсем спятил с ума! - говорила бледная, худощавая и добрая мать их, стоявшая у порога и не успевшая ещё обнять ненаглядных детей своих.- Дети приехали домой, больше году ..- не видели, а он задумал нивесть что: на кулаки биться!»
его были заняты другими мыслями. Но нужно сказать поболее о сыновьях его. Они были отданы по двенадцатому году в Киевскую академию, потому что все почётные сановники тогдашнего времени считали необходимостью дать воспитание своим детям, хотя это делалось с тем, чтобы после совершенно позабыть его. Они тогда были, как все поступавшие в бурсу, дики, воспитаны на свободе, и там уже они обыкновенно несколько шлифовались и получали что-то общее, делавшее их похожими друг на друга.|Старший, Остап, начал с того своё поприще, что в первый год ещё бежал. Его возвратили, высекли с рашно и засадили за книгу. Четыре раза закапывал он свой букварь в землю, и четыре раза, отодравши его бесчеловечно, покупали ему новый. Но, без сомнения, он повторил бы и в пятый, если бы отец не дал ему торжественного обещания продержать его в монастырских служках целые двадцать лет и не поклялся наперёд, что он не увидит Запорожья вовеки, если не выучится в академии всем наукам. Любопытно, что это говорил тот же самый Тарас Бульба, который бранил всю учёность и советовал, как вы уже видели, детям вовсе не заниматься ею. С этого времени Остап начал с необыкновенным старанием сидеть за скучною книгою и скоро стал наряду с лучшими... Остап считался всегда одним из лучших товарищей. Он редко предводительствовал другими в дерзких предприятиях - обобрать чужой сад или огород, но зато он был всегда одним из первых, приходивших под знамёна предприимчивого бурсака, и никогда, ни в каком случае не выдавал своих товарищей. Никакие плети и розги не могли заставить его это сделать. Он был суров к другим побуждениям, кроме войны и разгульной пирушки; по крайней мере никогда почти о другом не думал. Он был прямодушен с равными. Он имел доброту в таком виде, ь каком она могла только существовать при таком характере и в тогдашнее время. Он душевно был тронут слезами бедной матери, и это одно только его смущало и заставляло задумчиво опустить голову.
Скоро весь польский юго-запад сделался добычею страха. Всюду пронеслись слухи: «Запорожцы! показались запорожцы!» Всё, что могло спасаться, спасалось. Всё подымалось и разбегалось в сей нестройный, изумительно беспечный век, когда не воздвигалось ни крепостей, ни замков, а просто, как попало, стано-вил на время соломенное жилище своё человек, думая: «Не тратить же на него работу и деньги, когда оно и без того будет снесено дотла татарским набегом!» Всё всполохнулось: кто менял волов и плуг на коня и ружьё и отправлялся в полки; кто прятался, угоняя скот и унося, что только было можно унесгь. Попадались иногда по дороге такие, которые встречали (хотя бесплодно) вооружённою рукою гостей, но больше было таких, которые бежали заранее. Все знали, что трудно иметь дело с сей закалённой вечной бранью толпой, известной под именем за-
Остап выносил терзания и пытки, как исполин. Ни крика, ни стону не было слышно даже тогда, когда стали перебивать ему на руках и ногах кости, когда ужасный хряск их послышался среди мёртвой толпы отдалёнными зрителями, когда панянки отворотили глаза свои,- ничто, похожее на стон, не вырвалось из уст его, не дрогнулось лицо его.
Тарас и вскрикнул: «Стой! выпала люлька с табаком; не хочу, чтобы и люлька досталась вражьим ляхам!» И нагнулся старый атаман и стал отыскивать в траве свою люльку с табаком, неотлучную спутницу на морях и на суше, и в походах, и дома. А тем временем набежала вдруг ватага и схватила его под могучие плечи. Двинулся было он всеми членами, но уже не посыпались на землю, как бывало прежде, схватившие его гайдуки . «Эх, старость, старость!» - сказал он, и заплакал дебелый старый козак. Но не старость была виною: сила одолела силу. Мало не тридцать человек повисло у него по рукам и по ногам.
Комментарии
вообще этот рассказ надо читать в 7 классе, но я тебя понимаю я в 7 и его не понимаю...