ГОРЬКИЙ А. М. СТРАСТЬ К ЧТЕНИЮ

(Из повести «В людях»)

И грустно и смешно вспоминать, сколько тяжёлых унижений, обид и тревог принесла мне быстро вспыхнувшая страсть к чтению!

Я брал маленькие разноцветные книжки в лавке, где по утрам покупал хлеб к чаю.

Читал я в сарае, уходя колоть дрова, или на чердаке, что было одинаково неудобно, холодно. Иногда, если книга интересовала меня или надо было прочитать её скорее, я вставал ночью и зажигал свечу, но старая хозяйка, заметив, что свечи по ночам умаляются стала измерять их лучинкой и куда-то прятала мерки. Если утром в свече недоставало вершка или если я, найдя лучинку, не обламывал её на сгоревший кусок свечи, в кухне начинался яростный крик, и однажды Викто-рушка возмущённо провозгласил с полатей:

- Да перестаньте же лаяться, мамаша! Жить нельзя! Конечно, он жгёт свечи, потому что книжки читает, у лавочника берёт, я знаю! Поглядите-ка у него на чердаке...

Старуха сбегала на чердак, нашла какую-то книжку и разодрала её в клочья.

Это, разумеется, огорчило меня, но желание читать ещё более окрепло...

II

Я всячески исхитрялся читать, старуха несколько раз уничтожала книги, и вдруг я оказался в долгу у лавочника на огромную сумму в сорок семь копеек! Он требовал денег и грозил, что станет отбирать у меня за долг хозяйские, когда я приду в лавку за покупками.

- Что тогда будет? - спрашивал он меня, издеваясь. Был он нестерпимо противен мне и, видимо, чувствуя это,

мучил меня разными угрозами, с наслаждением особенным; когда я входил в лавку, его пятнистое лицо расплывалось, и он спрашивал ласково: —

Долг принёс? —

Нет.

Это его пугало, он хмурился.

- Как же? Что же мне к мировому подавать на тебя, а? Чтобы тебя описали, да в колонию ?

^{_{1 Умаляться - уменьшаться (малый, маленький); говорят: умалять заслуги, умалять значение.}}

Мне негде было взять денег - жалованье моё платили деду, я терялся, не зная, как быть. А лавочник, в ответ на мою

просьбу подождать с уплатою долга, протянул ко мне маслеа пую, пухлую, как оладья, руку и сказал:

- Поцелуй - подожду!

Но когда я схватил с прилавка гирю и замахнулся на него, он, приседая, крикнул:

- Что, что ты, что ты - я шучу!

Понимая, что он не шутил, я решил украсть деньги, чтобы разделаться с ним. По утрам, когда я чистил платье хозяина,

в карманах его брюк звенели монеты, иногда они выскакивали из кармана и катились по полу, однажды какая-то провалилась в щель под лестницу, в дровяник; я позабыл сказать об этом и вспомнил лишь через несколько дней, найдя двугривенный в дровах. Когда я отдал его хозяину, жена сказала ему:

- Вот видишь? Надо считать деньги, когда оставляешь в карманах.

Но хозяин сказал, улыбаясь мне:

- Он не украдёт, я знаю! Теперь, решив украсть, я

вспомнил эти слова, его доверчивую улыбку и почувствовал, как мне трудно будет украсть. Несколько раз я вынимал из кармана серебро, считал его и не мог решиться взять. Дня три я мучился с этим, и вдруг всё разрешилось очень быстро и просто; хозяин неожиданно спросил меня:

- Ты что, Пешков, скучный стал, нездоровится, что ли? Я откровенно рассказал ему все мои печали, он нахмурился.

- Вот видишь, к чему они ведут, книжки-то! От них - так или этак - непременно беда...

Дал полтинник и посоветовал строго:

- Смотри же, не проболтайся жене али матери - шум будет!..

III

На моё счастье, старуха перешла спать в детскую,- запоем запила нянька. Огня мне не давали, унося свечку в комнаты, денег на покупку свеч у меня не было; тогда я стал тихонько собирать сало с подсвечников, складывал его в жестянку из-под сардин, подливал туда лампадного масла и, скрутив светильню из ниток, зажигал по ночам на печи дымный огонь.

Когда я перевёртывал страницу огромного тома, красный язычок светильни трепетно колебался, грозя погаснуть, светильня ежеминутно тонула в растопленной пахучей жидкости, дым ел глаза, но все эти неудобства исчезали в наслаждении, с которым я рассматривал иллюстрации и читал объяснения к ним.

Эти иллюстрации раздвигали предо мной землю всё шире и шире, украшая её сказочными городами, показывая мне высокие горы, красивые берега морей. Жизнь чудесно разрасталась, земля становилась заманчивее, богаче людьми, обильнее городами и всячески разнообразнее.

Объяснения к иллюстрациям понятно рассказывали про иные страны, иных людей, говорили о разных событиях в прошлом и настоящем, я многого не могу понять, и это меня мучит... Часто целые фразы долго живут в памяти, как заноза в пальце, мешая мне думать о другом.

Помню, я прочитал странные стихи:

В сталь закован, по безлюдью, Нем и мрачен, как могила, Едет гуннов царь, Аттила

за ним чёрною тучею идут воины и кричат:

Где же Рим, где Рим могучий?

Рим - город, это я уже знал, но кто такие - гунны? Это необходимо знать.

Выбрав хорошую минуту, я спрашиваю хозяина.

- Гунны? - удивлённо повторяет он.- Чёрт знает, что это такое? Ерунда, наверное...

И неодобрительно качает головой.

- Чепуха кипит в голове у тебя, это плохо, Пешков! Плохо ли, хорошо ли, но я хочу знать.

Мне кажется, что полковому священнику Соловьёву должно быть известно, что такое гунны, и, поймав его на дворе, я спрашиваю.

Бледный, больной и всегда сердитый, с красными глазами, без бровей, с жёлтой бородкой, он говорит мне, тыкая в землю чёрным посохом:

— А тебе какое дело до этого, а? Поручик Нестеров на мой вопрос свирепо ответил:

—Что-о?

Тогда я решил, что о гуннах нужно спросить в аптеке у провизора он смотрит на меня всегда ласково, у него умное лицо, золотые очки на большом носу.

- Гунны,- сказал мне провизор Павел Гольдберг,- были кочевым народом, вроде киргизов. Народа этого больше нет, весь вымер.

Мне стало грустно и досадно - не потому, что гунны вымерли, а оттого, что смысл слова, которое меня так долго мучило, оказался столь простым и ничего не дал мне.

Но я очень благодарен гуннам,- после столкновения с ними слова стали меня меньше беспокоить, и благодаря Аттиле я познакомился с провизором Гольдбергом.

Этот человек знал простой смысл всех мудрых слов, у него были ключи ко всем тайнам. Поправив очки двумя пальцами, он пристально смотрел сквозь толстые стёкла в глаза мне и говорил, словно мелкие гвозди вбивая в мой лоб.

- Слова, дружище, это - как листья на дереве, и, чтобы понять, почему лист таков, а не иной, нужно знать, как растёт дерево - нужно учиться! Книга, дружище, как хороший сад, тде всё есть: и приятное, и полезное...

Краткие поучения провизора внушали мне всё более серьёзное отношение к книгам, и незаметно они стали необходимыми для меня.

IV

В одно из воскресений, когда хозяева ушли к ранней обедне, а я, поставив самовар, отправился убирать комнаты,- старший ребёнок, забравшись на кухню, вытащил кран из самовара и уселся под стол играть краном. Углей в трубе самовара было много, и, когда вода вытекла из него, он распаялся. Я ещё в комнатах услыхал, что самовар гудит неестественно гневно, а войдя в кухню, с ужасом увидел, что он весь посинел и трясётся, точно хочет подпрыгнуть с пола. Отпаявшаяся втулка крана уныло опустилась, крышка съехала набекрень, из-под ручек стекали капли олова,- лиловато-синий самовар казался вдребезги пьяным. Я облил его водой, он зашипел и печально развалился на полу.

_{^{1 Провизор - аптекарь.}}

Позвонили на парадном крыльце, я отпер двери и на вопрос старухи, готов ли самовар, кратко ответил:

- Готов.

Это слово, сказанное, вероятно, в смущении и страхе, былопринято за насмешку и усугубило наказание. Меня избили.Старуха действовала пучком сосновой лучины, это. было неочень больно, но оставило под кожей спины множество глубо-ких заноз, к вечеру спина у меня вспухла подушкой,» в полденьна другой день хозяин принуждён был отвезти мотя в боль-ницу. I

Когда доктор, длинный и тощий до смешного, осмотрелменя, он сказал спокойно глухим басом: ш

- Здесь нужно составить протокол об истя жши.

Хозяин покраснел, зашаркал ногами и стал что-то тихо говорить доктору, а тот, глядя через голову его, кратко отвечал:

- Не могу. Нельзя.

Но потом спросил меня:

- Жаловаться хочешь?

Мне было больно, но я сказал:

- Не хочу, лечите скорее...

Меня отвели в другую комнату, положили на стол, доктор вытаскивал занозы. приятно холодными щипчиками и балагурил:

- Превосходно отделали кожу тебе, приятель, теперь ты станешь непромокаемый...

Когда он кончил .работу, нестерпимо щекотавшую меня, он сказал:

- Сорок две щепочки вытащено, приятель, запомни, хвастаться будешь! Завтра в этот час приходи на перевязку. Часто бьют?

Я подумал и ответил:

— Раньше - чаще били... Доктор захохотал басом.

— Всё к лучшему идёт, приятель, всё! Когда он вывел меня к хозяину, то сказал ему:

- Извольте получить, починен! Завтра пришлите, перевяжем. На ваше счастье, комик он у вас...

Сидя на извозчике, хозяин говорил мне:

- И меня, Пешков, тоже били - что поделаешь? Били, брат! Тебя всё-таки хоть я жалею, а меня и жалеть некому было, некому! Людей везде - теснота, а жалеть - нет ни одного сукина сына! Эх, звери-курицы...

^{_{1 Усугубить - усилить, увеличить.}}

Он всю дорогу ругался, мне было жалко его, и я был очень благодарен ему, что он говорит со мною по-человечески.

Дома меня встретили, как именинника, женщины заставили подробно рассказать, как доктор лечил меня, что он говорил - слушали и ахали, сладостно причмокивая, морщась. Удивлял меня этот их напряжённый интерес к болезням, к боли и ко всему неприятному!

Я видел, как они довольны мною;- что я отказался жаловаться на них, и воспользовался этим, испросив у них разрешения брать книги у закройщицы. Они не решились отказать мне, только старуха удивлённо воскликнула:

- Ну и бес!

Через день я стоял перед закройщицей, а она ласково говорила:

- А мне сказали, что ты болен, отвезён в больницу,- видишь, как неверно говорят?

Я промолчал. Стыдно было сказать правду - зачем ей знать грубое и печальное?

V

...Через несколько дней закройщица дала мне Гринвуда «Подлинную историю маленького оборвыша»; заголовок книги несколько уколол меня, но первая же страница вызвала в душе улыбку восторга,- так с этой улыбкою я и читал всю книгу до конца, перечитывая иные страницы по два, по три раза. Так вот как трудно и мучительно даже за границею живут иногда мальчики! Ну, мне вовсе не так плохо, значит - можно не унывать!

Много бодрости подарил мне Гринвуд, а вскоре после него мне попалась уже настоящая «правильная» книга - «Евгения Гранде»

Старик Гранде ярко напомнил мне деда, было обидно, что книжка так мала, и удивляло, как много в ней правды.

Таким образом, я понял, какой великий праздник «хорошая, правильная» книга.