Мальчики - из повести «Детство»  -  А. М. Горький

I.

Строгий и молчаливый дом Овсянникова внушал деду почтение.

Этот одноэтажный, но высокий дом вытянулся во двор, заросший дёрном, чистый и пустынный, с колодцем среди его, под крышей на двух столбиках. Дом точно отодвинулся с улицы, прячась от неё. Три его окна, узкие и прорезанные арками, были высоко над землёй, и стёкла в них - мутные, окрашенные солнцем в радугу. А по другую сторону ворот стоял амбар, совершенно такой же по фасаду как и дом, тоже с тремя окнами, но фальшивыми: на серую стену набиты наличники , и в них белой краской нарисованы переплёты рам. Эти слепые окна были неприятны, и весь амбар снова намекал, что дом хочет спрятаться, жить незаметно. Что-то тихое и обиженное или тихое и гордое было во всей усадьбе, в её пустых конюшнях, в сараях с огромными воротачми и тоже пустых.

Иногда по двору ходил, прихрамывая, высокий старик, бритый, с белыми усами, волосы усов торчали, как иголки. Иногда другой старик, с баками и кривым носом, выводил из конюшни серую длинноголовую лошадь; узкогрудая, на тонких ногах, она, выйдя на двор, кланялась всему вокруг, точно смиренная монахиня. Хромой звонко шлёпал её ладонью, свистел, шумно вздыхал, потом лошадь снова прятали в тёмную конюшню. И мне казалось, что старик хочет уехать из дома, но не может, заколдован.

Почти каждый день на дворе, от полудня до вечера, играли трое мальчиков, одинаково одетые в серые куртки и штаны, в одинаковых шапочках, круглолицые, сероглазые, похожие друг на друга до того, что я ра[зличал их только по росту.

Я наблюдал за ними в щели забора, они не замечали меня, а мне хотелось, чтобы заметили. Нравилось мне, как хорошо, весело и дружно они играют в незнакомые игры, нравились их костюмы, хорошая заботливость друг о друге, особенно заметная в отношении старших к маленькому брату, смешному и бойкому коротышке. Если он падал - они смеялись, как всегда смеются над упавшим, но смеялись не злорадно, тотчас же помогали ему встать, а если он выпачкал руки или колена, они вытирали пальцы его и штаны листьями лопуха, платками, а средний мальчик добродушно говорил:

- Вот ус неуклюзый!..

Они никогда не ругались друг с другом, не обманывали один другого, и все трое были очень ловки, сильны, неутомимы.

• 1 Фасад-передняя сторона здания.

Однажды я влез на дерево и свистнул им, - они остановились там, где их застал свист, потом сошлись не торопясь и, поглядывая на меня, стали о чём-то тихонько совещаться. Я подумал, что они станут швырять в чменя камнями, спустился на землю, набрал камней в карманы, за пазуху и снова влез на дерево, но они уже играли далеко от меня в углу двора и, видимо, забыли обо мне. Это было грустно, однако мне не захотелось начать войну первому, а вскоре кто-то крикнул им в форточку окна:

- Дети,- марш домой! Они пошли не торопясь и покорно, точно гуси.

Много раз сидел я на дереве над забором, ожидая, что вот они позовут меня играть с ними,- а они не звали. Мысленно я уже играл с ними, увлекаясь иногда до того, что вскрикивал и громко смеялся; тогда они, все трое, смотрели на меня, тихонько говоря о чём-то, а я, сконфуженный *, спускался на землю.

Однажды они начали игру в прятки, очередь искать выпала среднему, он встал в угол за амбаром и стоял, честно закрыв глаза руками, не подглядывая, а братья его побежали прятаться. Старший быстро и ловко залез в широкие пошевни под навесом амбара, а маленький, растерявшись, смешно бегал вокруг колодца, не видя, куда девать себя.

- Раз, - кричал средний, - два...

Маленький вспрыгнул на сруб колодца , схватился за верёвку, забросил ноги в пустую бадью , и бадья, глухо постукивая по стенкам сруба, исчезла.

Я обомлел , глядя, как быстро и бесшумно вертится хорошо смазанное колесо, но быстро понял, что может быть, и соскочил к ним во двор, крича:

- Упал в колодезь!..

Средний мальчик подбежал к срубу в одно время со мной, вцепился в верёвку, его дёрнуло вверх, обожгло ему руки, но я уже успел перенять верёвку, а тут подбежал старший; помогая мне вытягивать, бадью, он сказал:

• 1 Сконфуженный - смущённый,
• 2 Пошевни - крестьянские широкие сани.

- Тихонько, пожалуйста...

Мы быстро вытянули маленького, он тоже был испуган; с пальцев правой руки его капала кровь, щека тоже сильно ссажена, был он по пояс мокрый, бледен до синевы, но улыбался, вздрагивая, широко раскрыв глаза, улыбался и тянул:

- Ка-ак я па-ада-ал...

- Ты с ума сосол, вот сто, - сказал средний, обняв его и стирая платком кровь с лица, а старший, нахмурясь, говорил:

- Идём, всё равно не скроешь...

- Вас будут бить? - спросил я.

Он кивнул головой, потом сказал, протянув мне руку:

- Ты очень быстро прибежал!

Обрадованный похвалой, я не успел -взять его руку, а он уже снова говорил среднему брату:

- Идём, он простудится! Мы скажем, что он упал, а про колодезь - не надо!

- Да, не надо,-согласился младший, вздрагивая. - Это я упал в лужу, да?

Они ушли.

Всё это разыгралось так быстро, что когда я взглянул на сучок, с которого соскочил во двор, - он ещё качался, сбрасывая жёлтый лист.

II.

С неделю братья не -выходили во двор, а потом явились более шумные, чем прежде; когда старший увидал меня на дереве, он крикнул ласково:

- Иди к нам!

Мы забрались под навес амбара, в старые пошевни, и, присматриваясь друг к другу, долго беседовали.

- Били вас? - спросил я.

- Досталось, - ответил старший.

Трудно было поверить, что этих мальчиков тоже бьют, как меня, было обидно за них.

- Зачем ты ловишь птиц? - спрашивал младший.

- Они поют хорошо.

- Нет, ты не лови, пускай лучше они летают, как хотят...

- Ну, ладно, не буду!

- Только ты прежде поймай одну и подари мне.

- Тебе - какую?

- Весёлую. И в клетке. - Значит - это чиж.

- Коска съест, - сказал младший. - И папа не позволит. Старший согласился:

- Не позволит...

- А мать у вас есть?

- Нет, - сказал старший, но средний поправил его.

- Есть, только - другая, не наша, а нашей - нет, она померла.

- Другая называется - мачеха, - сказал я; старший кивнул головою:

- Да.

И все трое задумались, отемнели.

По сказкам бабушки я знал, что такое мачеха, и мне была понятна эта задумчивость. Они сидели плотно друг с другом, одинаковые, точно цыплята; а я вспомнил ведьму-мачеху, которая обманом заняла место родной матери, и пообещал им:

- Ещё вернётся родная-то, погодите! Старший пожал плечами:

- Если умерла? Этого не бывает...

- Не бывает? Господи, да сколько же раз мёртвые, даже изрубленные на куски, воскресали, если их спрыснуть живою водой, сколько раз смерть была не настоящая, а от колдунов и колдуний!

Я начал возбуждённо рассказывать им бабушкины истории; старший сначала всё усмехался и говорил тихонько:

- Это мы знаем, это - сказки...

Его братья слушали молча, маленький - плотно сжав губы и надувшись, а средний, опираясь локтем в колено, - наклонился ко мне и пригибал брата рукою, закинутой за шею его.

Уже сильно завечерело, красные облака висели над крышами, когда около нас явился старик с белыми усами, в коричневой, длинной, как у попа, одежде и в меховой, мохнатой шапке.

- Это кто такое? - спросил он, указывая на меня пальцем.

Старший мальчик встал и кивнул головою на дедов дом:

- Он - оттуда...

- Кто его звал?

Мальчики, все сразу, молча вылезли из пошевней и пошли домой, снова напомнив мне покорных гусей.

Старик крепко взял меня за плечо и повёл по двору к воротам; мне хотелось плакать от страха перед ним, но он шагал так широко и быстро, что я не успел заплакать, как уже очутился на улице, а он, остановясь в калитке, погрозил 4мне пальцем и сказал:

- Не смей ходить ко мне! Я рассердился:

- Вовсе я не к тебе хожу, старый чёрт!

Длинной рукою своей он снова схватил меня и повёл по тротуару, спрашивая, точно молотком колотя по голове моей:

- Твой дед дома?

На моё горе дед оказался дома: он встал перед грозным стариком, закинув голову, высунув бородку вперёд, и торопливо говорил, глядя в глаза, тусклые и круглые, как семишники !:

- Мать у него - в отъезде, я человек занятый, глядеть за ним некому, - уж вы простите, полковник!

Полковник крякнул на весь дом, повернулся, как деревянный столб, и ушёл, а меня, через некоторое время, выбросили на двор, в телегу дяди Петра.

III.

Знакомство с барчуками продолжалось, становясь всё приятней для меня. В маленьком закоулке, между стеною дедова дома и забором Овсянникова, росли вяз, липа и густой куст бузины; под этим кустом я прорезал в заборе полукруглое отверстие, братья поочерёдно или по двое подходили к нему, и мы беседовали тихонько, сидя на корточках или стоя на коленях. Кто-нибудь из них всегда следил, как бы полковник не застал нас врасплох.

Они рассказывали о своей скучной жизни, и слышать это мне было очень печально; говорили о том, как живут наловленные мною птицы, о многом детском, но никогда ни слова не было сказано ими о мачехе и отце, - по крайней мере я этого не помню. Чаще же они просто предлагали мне рассказать сказку; я добросовестно повторял бабушкины истории, а если забывал что-нибудь, то просил их подождать, бежал к бабушке и спрашивал её о забытом. Это всегда было приятно ей.

Я много рассказывал им и про бабушку; старший мальчик сказал однажды, вздохнув глубоко:

- Бабушки, должно быть, все очень хорошие, - у нас тоже хорошая была...

Он так часто и грустно говорил: было, была, бывало, точно прожил на земле сто лет, а не одиннадцать. У него были, помню, узкие ладони, тонкие пальцы, и весь он - тонкий, хрупкий, а глаза - очень ясные, но кроткие, как огоньки лампадок церковных. И братья его были тоже милые, тоже вызывали широкое доверчивое чувство к ним, - всегда хотелось сделать для них приятное, но старший больше нравился мне.

1. Наличники - накладные планки в виде рамы.
2. Наличники - накладные планки в виде рамы.
3. Сруб колодца - здесь: верхняя часть колодца, выступающая над землёй.
4. Бадья - широкое, низкое деревянное ведро.
5. Обомлеть - замереть от испуга, оцепенеть.
6. Семишник (устарелое слово) - двухкопеечная монета.