СЫН ПОЛКА (Фрагменты повести - по программе)

Это многих славных путь. H. А. Некрасов

О ПОВЕСТИ «СЫН ПОЛКА» - В. П. КАТАЕВ

Валентин Петрович Катаев написал свою повесть «Сын полка» в 1944 году, в дни Великой Отечественной войны нашего народа с фашистскими захватчиками.

Война принесла нашей стране много горя. Она разорила сотни городов и сел. Она уничтожила миллионы людей. Она лишила тысячи ребят отцов и матерей. Но наш советский народ победил в этой войне. Победил потому, что был до конца предан своей Родине. Победил потому, что проявил много выдержки, мужества и отваги.Победил потому, что не мог не победить: это была справедливая война за счастье и мир на земле.

Повесть «Сын полка» вернет тебя, юный читатель, к трудным, но героическим событиям военных лет, о которых ты знаешь лишь по учебникам и рассказам старших.

Ты узнаешь о судьбе простого крестьянского мальчишки Вани Солнцева, у которого война отняла все: родных и близких, дом и само детство. Вместе с ним ты пройдешь через многие испытания и познаешь радость подвигов во имя победы над Братом. Ты познакомишься с замечательными людьми-воинами нашей армии: сержантом Егоровым и капитаном Енакиевым, наводчиком Ковалевым и ефрейтором Биденко, которые не только помогли Ване стать смелым разведчиком, но и воспитали в нем лучшие качества настоящего советского человека. И, прочитав повесть, ты, конечно, поймешь, что подвиг - это не просто смелость и героизм, а и великий труд, железная дисциплина, несгибаемость воли и огромная любовь к своей Родине.

Повесть «Сын полка» написал большой советский художник, замечательный мастер слова. Ты прочтешь ее с интересом и волнением, ибо это правдивая, увлекательная и яркая книга.

Из первой главы

Была самая середина глухой осенней ночи. В лесу было очень сыро и холодно. Из черных лесных болот, заваленных мелкими коричневыми листьями, поднимался густой туман.

...Лес был смешанный. То в полосе лунного света показывался непроницаемо черный силуэт громадной ели, похожий на многоэтажный терем; то вдруг в отдалении появлялась белая колоннада берез, то на прогалине, на фоне белого лунного неба, распавшегося на куски, как простокваша, тонко рисовались голые ветки осин, уныло окруженные радужным сиянием.

И всюду, где только лес был пореже, лежали на земле белые холсты лунного света.

...Но меньше всего в этот глухой, мертвый час думали о красоте полесской чащи три солдата, возвращавшиеся с разведки.

Больше суток провели они в тылу у немцев, выполняя боевое задание. А задание это заключалось в том, чтобы найти и отметить на карте расположение неприятельских сооружений.

Работа была трудная и очень опасная. Почти все время пробирались ползком. Один раз часа три подряд пришлось неподвижно пролежать в болоте,- в холодной вонючей грязи,- накрывшись плащ-палатками, сверху засыпанными желтыми листьями.

Обедали сухарями и холодным чаем из фляжек.

...Чем ближе было до своего переднего края, тем сильнее хотелось курить. В подобных случаях, как известно, хорошо помогает крепкое словечко или веселая шутка. Но обстановка требовала полной тишины. Нельзя было не только переброситься словечком, даже высморкаться или кашлянуть: каждый звук раздавался в лесу необыкновенно громко.

...Впереди пробирался старшой, подавая команду осторожным движением руки: поднимет руку над головой-все тотчас останавливались и замирали, вытянет руку в сторону с наклоном к земле -  все в ту же секунду быстро и бесшумно ложились, махнет рукой вперед - все двигались вперед; покажет назад -все медленно пятились назад.

Вчера вечером, когда они вышли в разведку, здесь еще были глубокие немецкие тылы. Но обстановка изменилась. Днем, после боя, немцы отступили. И теперь здесь, в этом лесу, по-видимому, было пусто. Но это могло только так казаться. Возможно, что немцы оставили здесь своих автоматчиков. Каждую минуту можно было наскочить на засаду. Конечно, разведчики - хотя их было только трое - не боялись засады. Они были осторожны, опытны и в любой миг готовы принять бой. У каждого был автомат, много патронов и по четыре,ручных гранаты. Но в том-то и дело, что бой принимать нельзя было никак. Задача заключалась в том, чтобы как можно тише и незаметнее перейти на свою сторону и поскорее доставить командиру взвода управления драгоценную карту с засеченными немецкими батареями. От этого в значительной степени зависел успех завтрашнего боя.

Все вокруг было необыкновенно тихо. Это был редкий час затишья. Если не считать нескольких далеких пушечных выстрелов да коротенькой пулеметной очереди где-то в стороне, то можно было подумать, что в мире нет никакой войны.

...Вдруг старшой остановился и поднял руку. В тот же - миг другие тоже остановились, не спуская глаз со своего командира. Старшой долго стоял, откинув головой капюшон и чуть повернув ухо в ту сторону, откуда ему почудился подозрительный шорох.

...Звук, который привлек внимание сержанта Егорова,- такова была фамилия старшего,- казался очень странным. Несмотря на всю свою опытность, Егоров никак не мог понять его характера и значения.

«Что бы это могло быть?-думал Егоров, напрягая слух и быстро перебирая в уме все подозрительные звуки, которые ему когда-либо приходилось слышать в ночной разведке.

- Шепот? Нет. Осторожный шорох лопаты? Нет. Повизгивание напильника? Нет».

Странный, тихий, ни на. что не похожий прерывистый звук слышался где-то совсем недалеко, направо, за кустом можжевельника. Было похоже, что звук выходит откуда-то из-под земли.

Послушав еще минуту-другую, Егоров, не оборачиваясь, подал знак, и оба разведчика медленно и бесшумно, как тени, приблизились к нему вплотную. Он показал рукой направление, от-

куда доносился звук, и знаком велел слушать. Разведчики стали слушать.

—Слыхать? - одними губами спросил Егоров.

—Слыхать,- так же беззвучно ответил один из солдат. Егоров повернул к товарищам худощавое темное лицо, уныло

освещенное луной. Он высоко поднял мальчишеские брови.

—Что?

—Не понять.

Некоторое время они втроем стояли и слушали, положив пальцы на спусковые крючки автоматов. Звуки продолжались и были так же непонятны. На один миг они вдруг изменили свой характер. Всем троим показалось, что они слышат выходящее из земли пение. Они переглянулись, но тотчас же звуки сделались прежние.

Тогда Егоров подал знак ложиться и лег сам Животом на листья, уже поседевшие от инея. Он взял в рот кинжал и пополз, бесшумно подтягиваясь на локтях, по-пластунски.

Через минуту он скрылся за темным кустом можжевельника, а еще через минуту, которая показалась долгой, как час, разведчики услышали тонкое посвистывание. Оно обозначало, что Егоров зовет их к себе. Они поползли и скоро увидели сержанта, который стоял на коленях, заглядывая в небольшой окопчик, скрытый среди можжевельника.

Из окопчика явственно слышалось бормотанье, всхлипывание, сонные стони. Без слов понимая друг друга, разведчики окружили окопчик и растянули руками концы своих плащ-палаток так, что они образовали нечто вроде шатра, не пропускавшего свет. Егоров опустил в окоп руку с электрическим фонариком.

Картина, которую они увидели, была проста и вместе с тем ужасна. В окопчике спал мальчик.

Стиснув на груди руки, поджав босые, темные, как картофель, ноги, мальчик лежал в зеленой вонючей луже и тяжело бредил во сне. Его непокрытая голова, заросшая давно не стриженными грязными волосами, была неловко откинута назад. Худенькое горло вздрагивало; из провалившегося рта, с обметанными лихорадкой воспаленными губами, вылетали сиплые вздохи. Слышалось бормотание, обрывки неразборчивых слов, всхлипывание. Выпуклые веки закрытых глаз были нездорового, малокровного цвета. Они казались почти голубыми, как снятое молоко. Короткие, но густые ресницы слипались стрелками. Лицо было покрыто царапинами и синяками. На переносице виднелся сгусток запекшейся крови.

Мальчик спал, и по его измученному лицу судорожно пробегали отражения кошмаров, которые преследовали его и во сне. Каждую минуту лицо мальчика меняло выражение: то оно застывало в ужасе; то нечеловеческое отчаяние искажало его; то резкие, глубокие черты безысходного горя прорезывались вокруг его впалого рта, брови поднимались домиком, и с ресниц катились слезы; то вдруг зубы начинали яростно скрипеть, лицо делалось злым, беспощадным, кулаки сжимались с такой силой, что ногти впивались в ладони, и глухие, хриплые звуки вылетали из напряженного горла.

А то вдруг мальчик впадал в беспамятство, улыбался жалкой, совсем детской и по-детски беспомощной улыбкой и начинал очень слабо, чуть слышно петь какую-то неразборчивую песенку.

...Но вдруг мальчика как будто ударило изнутри, подбросило. Он проснулся, вскочил, сел. Его глаза дико блеснули. В одно мгновение он выхватил откуда-то большой отточенный гвоздь. Ловким, точным движением Егоров успел перехватить горячую руку мальчика и закрыть ему ладонью рот.

- Тише, свои,- шепотом сказал Егоров.

Только теперь мальчик заметил, что шлемы солдат были русские, автоматы - русские, плащ-палатки - русские и лица, наклоненные к нему,- тоже русские, родные.

Радостная улыбка бледно вспыхнула на его истощенном лице. Он хотел что-то сказать, но сумел произнести только одно слово:

- Наши...

И потерял сознание.

Из четвертой главы

...Ваня Солнцев, поджав под себя босые ноги, сидел на еловых ветках в палатке разведчиков и ел из котелка большой деревянной ложкой необыкновенно горячую и необыкновенно вкусную крошенку из картошки, лука, свиной тушенки, перца, чеснока и лаврового листа...

Изредка его синие, как бы немного полинявшие от истощения глаза с робким извинением поглядывали на кормивших его солдат.

Их было в палатке двое: те самые разведчики, которые вместе с сержантом Егоровым подобрали его в лесу. Один - костистый великан с добродушным щербатым ртом и непомерно длинными, как грабли, руками, по прозвищу «Шкелет», ефрейтор Биденко, а другой - тоже ефрейтор и тоже великан, но великан совсем в другом роде, вернее сказать, не великан, а богатырь: гладкий, упитанный, круглолицый сибиряк Горбунов с каленым румянцем на толстых щеках, с белобрысыми ресницами и светлой, поросячьей щетиной на розовой голове, по прозвищу «Чалдон».

Они оба сидели на пахучих еловых ветках в стеганках, накинутых на богатырские плечи, и с удовольствием наблюдали, как Ваня уписывает кротенку...

...Ваня ел, облизывал ложку, клал в рот большие куски мягкого солдатского хлеба с кисленькой каштановой корочкой, и ему казалось, что он уже давно живет в палатке у этих добрых великанов. Даже как-то не верилось, что еще совсем недавно - вчера - он пробирался по страшному холодному лесу, один во всем мире, ночью, голодный, больной, затравленный, как волчонок, не видя впереди ничего, кроме гибели.

Ему не верилось, что позади было три года нищеты, унижений, постоянного гнетущего страха, ужасной душевной подавленности и пустоты...

Впервые за эти три года Ваня находился среди людей, которых не надо было опасаться...

Правда, благодаря присутствию великанов в палатке было тесновато, но зато как все было аккуратно, разумно разложено и развешано!..

Но не только этим славились разведчики на всю батарею.

В первую голову славились они боевыми делами, известными далеко за пределами своей части. Никто не мог сравниться с ними в дерзости и мастерстве разведки. Забираясь в неприятельский тыл, они добывали такие сведения, что иной раз даже в штабе дивизии руками разводили. А начальник второго отдела иначе их и не называл, как: «Это профессора капитана Ена-киева».

Одним словом, воевали они геройски.

Зато и отдыхать после своей тяжелой и опасной работы привыкли толково.

Нынче отдыхали Горбунов и Биденко, закадычные дружки и постоянные напарники. И хотя с утра шел бой, воздух в лесу ходил ходуном, тряслась земля и ежеминутно по верхушкам деревьев мело низким, оглушающим шумом штурмовиков, идущих на работу или с работы, оба разведчика безмятежно наслаждались вполне заслуженным отдыхом в обществе Вани, которого они уже успели полюбить и даже дать ему прозвище - «пастушок».

Действительно, в своих коричневых домотканых портках, крашенных луковичной шелухой, в рваной кацавейке, с торбой через плечо, босой простоволосый мальчик как нельзя больше походил на пастушонка, каким его изображали в старых букварях. Даже лицо его - темное, сухощавое, с красивым прямым носиком и большими глазами - под шапкой волос, напоминавших соломенную крышу старенькой избушки, было точь-в-точь как у деревенского пастушка.

...Тем временем звуки боя уже несколько раз меняли свой характер.

Сначала они слышались близко и шли равномерно, как волны. Потом они немного удалились, ослабли, но сейчас же разбушевались с новой, утроенной силой...

...В это время раздались торопливые шаги человека, споткнувшегося о колышек, и в палатку, нагнувшись, вошел сержант Егоров.

—Горбунов!

—Я.

- Собирайся. Только что в пехотной цепи Кузьминского убило. Заступишь на его место.

...Только теперь сержант Егоров заметил Ваню. Мальчик ожидал увидеть улыбку и сам приготовился улыбнуться. Но сержант Егоров строго взглянул на него, и Ваня почувствовал, что случилось что-то неладное.

- Командир батареи приказал отправить мальчишку в тыл. Доставишь его с попутной машиной во второй эшелон фронта. Там сдашь командиру под расписку. Пусть он его отправит в какой-нибудь детский дом. Нечего ему у нас болтаться. Не положено... Собирайся, Биденко.

- Слушаюсь.

Ваня стоял маленький, огорченный, растерянный. Покусывая губы, обметанные лихорадкой, он смотрел то на одевавшегося Биденко, то на сержанта Егорова, который сидел на койке убитого Кузьминского с полузакрытыми глазами...

...Три года жил Ваня как бродячая собака, без дома, без семьи. Он боялся людей и все время испытывал голод и постоянный ужас. Наконец, он нашел добрых, хороших людей, которые его спасли, обогрели, накормили, полюбили. И в этот самый миг, когда, казалось, все стало так замечательно, когда он, наконец, попал в родную семью,-трах! - и всего этого нет. Все это рассеялось, как туман.

- Дяденька,- сказал он, глотая слезы и осторожно тронув Биденко за шинель.-А, дяденька! Слушайте, не везите меня. Не надо.

- Приказано.

—Дяденька Егоров... товарищ сержант. Не велите меня отправлять. Лучше пусть я у вас буду жить,- сказал мальчик с отчаянием.- Я вам всегда буду-котелки чистить, воду носить...

—Не положено, - отрезал Егоров и отвернулся, чтобы не расстраиваться.

Мальчик понял, что все кончено. Он понял, что между ними и этими людьми, которые еще так недавно любили его, как родного сына, добродушно называли пастушком, теперь выросла стена.

По выражению их глаз, по интонации, по жестам мальчик чувствовал наверняка, что они продолжают его любить и жалеть. Но также наверняка чувствовал и другое: он чувствовал, что стена между ними непреодолима, хоть бейся об нее головой.

Тогда вдруг в душе мальчика заговорила гордость. Лицо его стало злым. Оно как будто сразу похудело. Маленький подбородок вздернулся, глаза упрямо сверкнули исподлобья, зубы сжались.

- А я не поеду,- сказал мальчик дерзко.

- Небось поедешь,-добродушно сказал Биденко.

-Ишь ты, какой злющий. «Не поеду»... Посажу тебя в машину и повезу, так поедешь.

- А я все равно убегу.

- Ну, брат, это вряд ли. От меня еще никто не убегал. Пойдем-ка лучше, а то машину не захватим.

Биденко легонько взял мальчика за рукав, но мальчик сер дито вырвался.

- Не трожьте, я сам.

И цепко, перебирая босыми ногами, вышел из палатки в лес

Из шестой главы

Едва грузовик, позванивая пустыми гильзами и подпрыгивая по корням, проехал по лесу километров пять, как Ваня вдруг схватился руками за высокий борт, сделал отчаянное лицо и сиганул из машины, кувырнувшись в мох.

Это произошло так быстро и так неожиданно, что Биденко сначала даже потерялся. В первую секунду ему показалось, что мальчика вытряхнуло на повороте.

- Эй, там, полегче! - крикнул Биденко, застучав кулаками в кабину водителя.- Остановись, черт. Мальчика потеряли.

Пока водитель тормозил разогнавшуюся машину, Биденко увидел, как мальчик вскочил на ноги, подхватил свою торбу и побежал что есть мочи в лес.

- Эй! Эй! - отчаянным голосом закричал ефрейтор. Но Ваня даже не оглянулся.

Мелькая руками и ногами, как мельница, он лупил сломя голову по кустам и кочкам, пока не скрылся в пестрой чаще.

- Ну, погоди, чертенок! - сердито сказал Биденко и, попросив водителя чуток подождать, большими шагами, треща по валежнику, отправился в лес за Ваней.

Он не сомневался, что поймает мальчика очень скоро. В самом деле: много ли труда стоило старому, опытному разведчику, одному из самых знаменитых «профессоров» капитана Енакиева, отыскать в лесу убежавшего мальчишку? Смешно об этом и говорить.

На всякий случай покричав во все стороны, чтобы Ваня не валял дурака и возвращался, ефрейтор Биденко приступил к поискам по всем правилам военной науки...

...Немного подумав и сообразившись с временем, он повернул несколько направо и бесшумно пошел мальчику наперехват.

Он живо представлял себе, как он бесшумно выползет из-за куста перед самым носом Вани, возьмет его за руку и скажет: «Хватит, дружок. Погулял в лесу -и будет. Пойдем-ка обратно в машину. Да смотри у меня - больше не балуй, потому что все равно ничего не получится. Не родился еще на свете тот человек, который бы ушел от ефрейтора Биденко. Так себе это и заметь раз и навсегда».

И Биденко весело улыбался этим своим приятным мыслям. По правде сказать, ему не хотелось отвозить мальчика в тыл. Уж очень ему нравился этот синеглазый, заросший густыми русыми волосами, худенький, гордый, а временами даже и злой парнишка, настоящий «пастушок».

«Смелый, чертенок. Ничего не боится. Настоящий солдат,- думал Биденко.- Жалко, очень жалко его отвозить. Да ничего не поделаешь: приказано».

Размышляя таким образом, разведчик все шел да шел, углубляясь в лес. По его расчетам, он уже давно должен был встретить мальчика. Но мальчик не показывался.

Нигде не было ни малейших его следов. Напрасно Биденко осматривал каждый кустик, каждый ствол. Напрасно он ложился на землю, изучая опавшие листья, травинки и мох. Нигде - ничего. Можно было подумать, что мальчик шел по воздуху.

Биденко был готов поручиться, что ни один, даже самый искусный, разведчик не прошел бы так незаметно.

В некотором смущении Биденко бродил по лесу, меняя направление. Он ломал себе голову над необъяснимым отсутствием всяких следов мальчика.

Один раз он даже унизился до того, что маленько покричал лживым, бабьим голосом:

- Ванюшка-а! Ау-у-у! Полно балова-а-ать! Пора еха-а-ать!

И тут же сам себе стал противен.

Он посмотрел на часы и увидел, что ищет мальчика уже больше двух часов. Тогда ему стало ясно, что мальчик ушел, что его уже не вернешь.

Он отыскал в лесу подходящий пенек и сел на него. Но только он сделал козью ножку и, осторожно потряхивая кисет, стал насыпать махорку, как вдруг что-то зашуршало по веткам и сверху ему на голову свалился какой-то предмет.

Ему показалось, что это какая-то птица. Но, посмотрев, Биденко ахнул. Это был тот самый старый букварь, без переплета, который носил в своей торбе «пастушок».

Тогда Биденко посмотрел вверх и увидел на самой верхушке, среди зеленых ветвей, знакомые коричневые, домотканые портки, из которых торчали босые ноги, грязные, как картошка.

В тот же миг Биденко вскочил как ужаленный, швырнул на землю кисет с махоркой, недоделанную козью ножку и даже приготовленную зажигалку и в одну минуту был уже на дереве.

Ваня не шевелился. Биденко подтянулся к нему на руках и увидел, что мальчик спит. Он сидел верхом на желто-розовом смолистом суку, обняв тоненький чешуйчатый лиловый ствол, и, прислонив к нему голову, спал глубоким детским сном. Тень ресниц лежала на его голубоватых щеках, а на губах, обметанных лихорадкой, застыла чуть заметная невинная улыбка. При этом мальчик даже немножко похрапывал.

Биденко сразу понял все. «Пастушок» обвел его вокруг пальца самым невинным и самым простым образом. Вместо того, чтобы бегать от разведчика по всему лесу, Ваня поступил наоборот: он сейчас же, как только скрылся из виду, взобрался на высокое дерево и решил пересидеть суматоху, а потом спокойно спуститься вниз и уйти своей дорогой. Если бы не букварь, упавший из распоровшейся торбы, несомненно, так бы оно и было.

«Ах, хитрый! Ну же, я вам скажу, и лисица! Ничего не скажешь - силен!» - с восхищением подумал Биденко, любуясь Ваней.

Биденко осторожно и крепко обнял мальчика за плечи, близко заглянул в его спящее лицо и ласково сказал:

- Пойдем-ка, брат пастушок, вниз.

Ваня быстро открыл глаза, увидел солдата, рванулся. Но Биденко держал его крепко.

Мальчик сразу понял, что ему не вырваться.

- Ладно уж,- сказал он сумрачным голосом, хрипловатым со сна.

Из седьмой главы

Минут через пять, подобрав букварь, махорку и зажигалку, они шли по лесу, разыскивая дорогу, где можно было сесть на попутну машину, идущую во второй эшелон фронта.

Ваня шел впереди, а Биденко - на шаг сзади, ни на секунду не спуская с мальчика глаз.

- Вы не бойтесь,- сказал мальчик весело,- я от вас и так все равно уйду.

И такая глубокая уверенность, такое непреклонное решение послышалось ефрейтору Биденко в этих веселых словах, что он хотя и промолчал, но решил про себя все время быть начеку.

А мальчику как вожжа попала под хвост. Он бодро топал впереди Биденко своими крепкими босыми ногами и, как бы платя за обиду, которую ему нанесли разведчики, вызывающе повторял:

- Вот уйду! Хоть вы меня привяжите к себе. Все равно уйду. Биденко задумался.

- Ей-богу,- вдруг решительно сказал он,- вот возьму веревку и привяжу!..

И действительно, когда вышли на дорогу и забрались в попутную машину, Биденко достал из кармана аккуратно свернутую веревку.

- Ну, держись, пастушок, сейчас я тебя привязывать буду,-весело сказал он, стараясь разыграть дело в шутку, чтобы не оскорбить мальчика.

Но Ваня и не подумал обидеться. Он легко принял этот якобы шутливый тон и ответил в таком же духе:

- Привязывайте, дяденька, привязывайте. Только делайте узел покрепче, чтобы я не развязал.

- Моего, брат, узла не развяжешь: у меня двойной морской.

С этими словами Биденко крепко, но не больно привязал конец веревки двойным морским узлом к Ваниной руке повыше локтя, а другой конец обмотал вокруг своего кулака.

- Теперь, брат пастушок, плохо твое дело. Не убежишь... Биденко лег и под мерное подскакивание грузовика задремал. ...Он проспал довольно долго и спокойно. Но все же, проснувшись, не забыл подергать за веревку.

Ваня не откликался.

«Спит небось,- подумал Биденко.- Утомился». Биденко перевернулся на другой бок, немножко опять поспал, потом опять на всякий случай подергал за веревку.

- Слушайте, я не понимаю, что тут делается? Когда это наконец кончится? - раздался в темноте сердитый женский бас- Почему ко мне привязали какую-то веревку? Почему меня дергают? Кто мне все время не дает спать?

Биденко похолодел.

Он зажег электрический фонарик, и в глазах у него потемнело. Мальчика не было. А веревка была привязана к сапогу женщины-хирурга, которая сидела на полу, грозно сверкая очками, в упор освещенными электрическим фонариком.

- Эй, остановись! - заорал Биденко страшным голосом, изо всех сил барабаня кулаком в кабину водителя.

Не дожидаясь остановки, он ринулся по чьим-то рукам, ногам, по вещевым мешкам и чемоданам к выходу. Он одним махом перескочил через борт и очутился на шоссе.

Из восьмой главы

д ну хлопчик, отойди от калитки. Здесь посторонним

стоять не положено. Я не посторонний. А кто же ты?

—Я свой.

—Какой свой?

—Советский...

—Ступай. Мне с тобой разговаривать не приходится. Не видишь- я на посту.

—А вы со мной, дяденька, и не разговаривайте. Пропустите меня к начальнику - и ладно.

—Ишь ты, какой шустрый! - сказал часовой, усмехаясь, и вдруг, нахмурившись, крикнул: - Нету здесь никакого начальника!

—Вот неправда ваша. Есть начальник.

—Ты почем знаешь?

—Сразу видать. Изба хорошая. Лошади под седлами во дворе стоят. Самовар в сени тетенька понесла. Часовой у калитки...

—А вот я сейчас дам свисток, вызову караульного начальника, он тебя живо отсюда заберет...

Ваня отошел в сторону. Он сел на старый мельничный жернов, положил подбородок на кулаки и стал терпеливо ждать...

Двое суток бродил мальчик по каким-то неизвестным ему, новым военным дорогам и частям, по сожженным деревням, расспрашивая встречных военных, как ему найти палатку разведчиков. Но так как он не знал, что это за разведчики, какой они части, то никто сказать не мог...

Ваня совсем было отчаялся и уже подумывал, не податься ли на самом деле в какой-нибудь тыловой город и не попроситься ли там в детский дом.

Он, наверное, в конце концов так и сделал бы, несмотря на свое упрямство, если бы однажды не встретился с одним мальчиком.

Мальчик этот был не намного старше Вани. Ему было лет четырнадцать, а по виду и того меньше. Но, боже мой, что это был за мальчик!

Сроду еще не видел Ваня такого роскошного мальчика. На нем была полная походная форма гвардейской кавалерии. Шинель - длинная, до пят, как юбка, круглая кубанская шапка черного барашка с красным верхом, погоны с маленькими стременами, перекрещенными двумя клинками, шпоры и - как венец всего этого воинского великолепия - ярко-алый башлык, небрежно закинутый за спину.

Лихо откинув чубатую голову, мальчик чистил небольшую казацкую шашку, почти до самой рукоятки втыкая клинок в мягкую лесную землю.

К такому мальчику даже страшно было подойти, не то что с ним разговаривать. Однако Ваня был не робкого десятка. С независимым видом он приблизился к роскошному мальчику, расставил босые ноги, заложил руки за спину и стал его рассматривать.

Но военный мальчик бровью не повел. Не обращая на Ваню никакого внимания, он продолжал свое воинственное занятие. Изредка он озабоченно сплевывал сквозь зубы.

Ваня молчал. Молчал и мальчик. Это продолжалось довольно долго. Наконец, военный мальчик не выдержал.

—Чего стоишь? - сказал он сумрачно.

—Хочу и стою,- сказал Ваня. г- Иди, откуда пришел.

—Сам иди. Не твой лес.

—А вот мой.

—Как?

—Так. Здесь наше подразделение стоит.

—Какое подразделение?

—Тебя не касается. Видишь - наши кони.

Мальчик мотнул чубатой головой назад, и Ваня действительно увидел за деревьями коновязь, лошадей, черные бурки и алые башлыки конников.

- А ты кто такой? - спросил Ваня,

Мальчик небрежно, со щегольским стуком, кинул клинок в ножны, сплюнул и растер сапогом.

- Знаки различия понимаешь? - сказал мальчик насмешливо.

- Понимаю! - дерзко сказал Ваня, хотя ничего не понимал.

- Ну, так вот,- строго сказал мальчик, показывая на свой погон, поперек которого была нашита белая лычка.- Ефрейтор гвардейской кавалерии. Понятно?

Да Ефрейтор! -с оскорбительной улыбкой сказал Ваня.-Видали мы таких ефрейторов.

Мальчик обидчиво мотнул белым чубом.

- А вот представь себе - ефрейтор,- сказал он.

Но этого показалось ему мало. Он распахнул шинель. Ваня увидел на гимнастерке большую серебряную медаль на серой шелковой ленточке.

- Видал?

Ваня был подавлен. Но он и виду не подал.

—Великое дело,- сказал он с кривой улыбкой, чуть не плача от зависти.

—Великое не великое, а медаль,- сказал мальчик,-за боевые заслуги. И ступай себе, откуда пришел, пока цел.

—Не больно модничай. А то сам получишь.

—От кого? - прищурился роскошный мальчик.

—От меня.

—От тебя? Молод, брат.

—Не моложе твоего.

—А тебе сколько лет?

—Тебя не касается. А тебе?

—Четырнадцать,- сказал мальчик, слегка привирая.

—Ге! - сказал Ваня и присвистнул.

—Чего - ге!

- Так какой же ты солдат?

—Обыкновенный солдат. Гвардейской кавалерии.

—Толкуй! Не положено.

—Чего не положено?

—Больно молод.

—Постарше тебя.

—Все равно не положено. Таких не берут.

—А вот меня взяли.

—Как же это тебя взяли?

—А вот так и взяли.

—А на довольствие зачислили?

—А как же.

—Заливаешь.

—Не имею такой привычки.

—Побожись.

—Честное гвардейское.

—На все виды довольствия зачислили?

—На все виды.

—И оружие дали?

—А как же. Все, что положено. Видал мою шашечку? Знатный, братец, клинок. Златоустовский. Его, если хочешь знать, можно колесом согнуть, и он не сломается. Да это что! У меня еще бурка есть. Бурочка что надо. На красоту. Но я ее только в бою надеваю. А сейчас она за мной в обозе едет.

Ваня проглотил слюну и довольно жалобно посмотрел на обладателя бурки, которая ездит в обозе.

—А меня не взяли,-убито сказал Ваня,-сперва взяли, а потом сказали - не положено. Я у них даже один раз в палатке спал. У разведчиков, у артиллерийских.

—Стало быть, ты им не показался,- сухо сказал роскошный мальчик,- раз они тебя не захотели принять за сына.

- Как это за сына? За какого?

Известно, за какого. За сына полка. А без этого не положено.

—А ты - сын?

—Я сын. Я, братец, у наших казачков уже второй год за сына считаюсь. Они меня еще под Смоленском приняли. Меня, братец, сам майор Вознесенский на свою фамилию записал, поскольку я являюсь круглый сирота. Так что я сейчас называюсь гвардии ефрейтор Вознесенский и служу при майоре Вознесенском связным. Он меня, братец мой, один раз даже вместе с собой в рейд взял. Там наши казачки ночью большой шум в тылу у фашистов сделали. Как ворвутся в одну деревню, где стоял их штаб! А они как выскочат на улицу в одних подштанниках! Мы их там больше чем полторы сотни набили.

Мальчик вытащил из ножен свою шашку и показал Ване, как они рубали фашистов.

- И ты рубал? -с дрожью восхищения спросил Ваня. Мальчик хотел сказать: «А как же», но, как видно, гвардейская совесть удержала его.

—Не,- сказал он смущенно,- по-правде, я не рубал. У меня тогда еще шашки не было. Я на тачанке ехал вместе со станковым пулеметом... Ну  стало быть, иди, откуда пришел,- сказал вдруг ефрейтор Вознесенский, спохватившись, что слишком дружески болтает с этим неизвестно откуда взявшимся, довольно-таки подозрительным гражданином.- Прощай, брат.

—Прощай,- уныло сказал Ваня и побрел прочь.

«Стало быть, я им не показался»,- с горечью подумал он. Но тотчас всем своим сердцем почувствовал, что это неправда...

И тогда у Вани явилась мысль идти добиться до какого-нибудь самого главного начальника и пожаловаться на капитана Енакиева.

Таким-то образом он в конце концов и набрел на избу, где, по его предположению, помещался какой-то высокий начальник.

Он сидел на мельничном жернове и, не спуская глаз с избы, терпеливо ждал, не покажется ли этот начальник.

...Через некоторое время на крыльцо вышел, надевая замшевые перчатки, офицер и крикнул:

- Соболев, лошадь!

Из девятой главы

Судя по той быстроте и готовности, с которой из-за угла выскочил солдат, ведя на поводу двух оседланных лошадей, мальчик сразу понял, что это начальник, если не самый главный, то, во всяком случае, достаточно главный, чтобы справиться с капитаном Енакиевым.

Это же подтверждали и звездочки на погонах. Их было очень много: по четыре штучки на каждом золотом погоне, не считая пушечек...

Солдат вывел лошадей на улицу через ворота и поставил их перед калиткой. Офицер подошел к лошади, но, прежде чем на нее сесть, весело потрепал ее по крепкой атласной шее и дал ей кусочек сахару.

- Дяденька! -услышал он вдруг чей-то голос

Он повернулся и увидел Ваню, который стоял перед ним, вытянув руки по швам и не мигая смотрел синими глазами.

- Разрешите обратиться,- сказал Ваня, стараясь как можно больше походить на солдата.

—Ну что ж, обратись,- сказал капитан весело.

—Дяденька, вы начальник?

—Да. Командир. А что?

—А вы над кем командир?

- Над батареей командир. Над солдатами своими командир. Над пушками своими.

- А над офицерами вы тоже командир?

- Смотря над какими. Над своими офицерами, например, тоже командир.

—А над капитанами вы тоже командир?

—Над капитанами я не командир.

Глубокое разочарование отразилось на лице мальчика.

—А я думал, вы и над капитанами командир!

—Для чего тебе это?

—Надо.

—Ну, а все-таки?

- Если вы над капитанами не командир, то и толковать нечего. Мне надо, дяденька, такого командира, чтобы он мог всем капитанам приказывать.

- А что надо всем капитанам приказывать? Это интересно.

- Всем капитанам не надо приказывать. Одному только надо.

—Кому же именно?

—Енакиеву, капитану.

—Как, как ты сказал? - воскликнул капитан Енакиев.

—Енакиеву.

—Гм... Что же это за капитан такой?

- Он, дяденька, над разведчиками командует. Он у них самый старший. Что он им велит, то они все исполняют.

- Над какими разведчиками?

- Известно, над какими: над артиллерийскими. Которые немецкие огневые точки засекают. Ух, дяденька, и сердитый же их капитан! Прямо беда.

—А ты видел когда-нибудь этого сердитого капитана?

—То-то и беда, что не видел.

—А он тебя видел?

- И он меня не видел. Он только приказал меня в тыл отвезти и коменданту сдать.

Офицер прищурился и с любопытством посмотрел на мальчика:

—Постой. Погоди... Звать-то тебя как?

—Меня-то? Ваня.

—Просто - Ваня? -улыбнулся офицер.

—Ваня Солнцев,- поправился мальчик.

—Пастушок?

- Верно! - с изумлением воскликнул Ваня.- Меня разведчики пастушком прозвали. А вы почем знаете?

Я, брат, все знаю, что у капитана Енакиева в батарее делается. А скажи-ка мне, друг любезный, каким это манером ты здесь очутился, если капитан Енакиев приказал отвезти тебя в тыл?

В глазах мальчика мигнули синие озорные искры, но он тотчас опустил ресницы.

- А я убежал,- скромно сказал он, стараясь всем своим видом изобразить смущение.

—Ах, вот как! Как же ты убежал?

—Взял да и убежал.

—Так сразу взял да сразу убежал?

—Нет, не сразу,- сказал Ваня и почесал нога об ногу,- я два раза от него убегал. Сначала я убежал, да он меня нашел. А уж потом я так убежал, что он меня уж и не нашел.

- Кто это «он»?

—Дяденька Биденко. Ефрейтор. Разведчик ихний. Может, знаете?

—Слыхал, слыхал,- хмурясь еще сильнее, сказал Енакиев.- Только что-то мне не верится, чтобы ты убежал от Биденко. Не такой он человек. По-моему, голубь, ты что-то сочиняешь. А?

—Никак нет,- сказал Ваня, вытягиваясь.- Ничего не сочиняю. Истинная правда.

—Слыхал, Соболев? - обратился капитан к своему коневоду, который с живейшим интересом слушал разговор своего командира с мальчишкой.

- Так точно, слыхал.

—И что же ты скажешь? Может это быть, чтобы мальчик убежал от Биденко?

—Да никогда в жизни! - с широкой, блаженной улыбкой воскликнул Соболев.- От Биденко ни один взрослый не убежит, а не то что этот пистолет. Это он, товарищ капитан, извините за такое выражение, просто мало-мало заливает.

Ваня даже побледнел от обиды.

- С места не сойти! - твердо сказал он и метнул на коневода взгляд, полный холодного презрения и достоинства.

Потом, весь вспыхнув и залившись румянцем, он стал быстро-быстро, пятое через десятое, рассказывать, как он обхитрил старого разведчика.

Когда он дошел до места с веревкой, капитан не стал более сдерживаться. Он смахнул перчаткой слезы, выступившие на глазах, и захохотал таким громким, басистым смехом, что лошади навострили уши и стали тревожно подтанцовывать. А Соболев, не смея в присутствии своего командира смеяться слишком громко - это было не положено,- только крутил головой и прыскал в кулак и все время повторял:

- Ай, Биденко! Ай, знаменитый разведчик! Ай, профессор!

Когда же Ваня стал рассказывать о встрече с военным мальчиком, капитан Енакиев вдруг помрачнел, задумался, стал грустным.

- Они меня, говорит, за своего сына приняли,- возбужденно рассказывал Ваня про военного мальчика,- я у них теперь, говорит, сын полка... Потому что я своим, говорит, показался. А ты своим, говорит, верно, не показался...

Тут Ваня крупно глотнул воздух и жалобно посмотрел в глаза капитану своими наивными прелестными глазами:

- Только он это врет, дяденька, что будто я своим не показался. Я-то своим показался. Верно говорю. Они меня жалели. Да только они ничего поделать не могли против капитана Енакиева.

- Что ж, выходит дело, что всем «показался», только одному капитану Енакиеву «не показался»?

—Да, дяденька,- сказал Ваня, виновато мигая ресницами.- Всем показался, а капитану не показался. А он меня даже ни разу и не видел. Разве это можно судить человека, не видавши? Кабы он меня разок посмотрел, может быть, я бы ему тоже показался. Верно, дяденька?

—Ты так думаешь? - сказал капитан, усмехнувшись.- Ну, да ладно. Поглядим.

Он решительно поставил ногу в стремя и сел на лошадь.

- В ночное с ребятами ездил? - строго спросил он, улыбаясь глазами и разбирая поводья.

- Как не ездил! Ездил, дяденька.

- На лошади удержишься? А ну-ка, Соболев, бери его к себе.

И не успел Ваня моргнуть, как сильные руки коневода подхватили его с земли и посадили впереди себя на лошади.

—К разведчикам! - скомандовал капитан Енакиев, и они помчались галопом.

—От Биденко ушел, а от меня, брат, не уйдешь,- сказал ординарец, крепко, но осторожно прижимая к себе мальчика.

—А я сам не хочу,- сказал Ваня весело. Он чувствовал, что в его судьбе происходит какая-то очень важная, счастливая перемена.

КАТАЕВ B.П. СЫН ПОЛКА (Фрагменты повести)