А. М. МАЙКОВ

ТРИ СМЕРТИ

ЛИРИЧЕСКАЯ ДРАМА

_{посвящается Николаю Аполлоновичу Майкову}

Поэт Лукан, философ Сенека и эпикуреец Люций приговорены Нероном к казни,  по поводу Пизонова заговора.

Комната в античном вкусе; посредине стол с яствами; около него Люций, эпикуреец, один, как следует, возлежит за обедом.

Сенека пишет завещание. Лукан в глубокой задумчивости. В углублении сцены группа друзей и учеников  Сенеки.

Люций (омыв после еды руки водою в чаше,

поданной рабом, говорит)

Мудрец отличен от глупца

Тем, что он мыслит до конца.

И вот - я долго наблюдаю

И нахожу, что смерть разит

Всего скорее аппетит.

Я целый час жую, глотаю,

Но всё без вкуса - и не сыт!..

Вина попробуем! Быть может.

Живая Вакхова струя

Желудок дремлющий встревожит...

Ну, кто же пьет со мной, друзья?

Лукан!.. да ты как в лихорадке!

В Сенеке строгий стоицизм

Давно разрушил организм!

И если вы в таком упадке -

Не мудрено, что в этот час

Мой здравый разум бесит вас!

Лукан

В час смерти шутки неприличны!

Люций

Но лучше умереть шутя,

Чем плакать, рваться, как дитя,

Без пользы!

Лукан

Мнения различны!

Кто жизнь обжорству посвятил,

Тот потеряет с ней немного!

Люций

Э, милый! не суди так строго!

Я, признаюсь, еще б пожил

И неохотно умираю...

Но, чтобы с честью этот шаг

Свершить, - в твоих, мой друг, стихах

Себе отваги почерпаю.

"Посланье к смерти" помнишь ты?

В нем есть высокие черты!

С скелета смерти снял ты смело

Земной фантазии цветы...

Ты помнишь:

(декламирует)

"Друзья! нам смерть страшна лишь чем?

Все кажется, что не совсем,

Не разом мы умрем,

Что будем видеть мы свой труп,

Улыбку неподвижных губ,

Глаза с тупым зрачком;

А мухи стаей по лицу,

Без уваженья к мертвецу,

И по лбу поползут;

И с содроганьем от тебя

Родные, близкие, друзья

В испуге отойдут..."

Лукан

Ужасный образ! Как я мог!..

Люций

Позволь! В конце - благой урок.

(Читает далее.)

"Что даже из земли сырой

За резвой жизнию земной

Следить твой будет слух;

И между тем как над тобой

Весна покров расстелет свой

И запестреет луг -

Червь на тебя уж нападет

И жадно есть тебе начнет

И щеки, и бока..."

Лукан

(перебивая его)

Да перестань!

Люций

(продолжает)

"И будешь вечно рваться ты

На свет из душной темноты -

Да крышка-то крепка!

Но, смертный, знай: твой тщетен страх.

Ведь на твоих похоронах

Не будешь зритель ты!

Ведь вместе с дружеской толпой

Не будешь плакать над собой

И класть на гроб цветы;

По смерти стал ты вне тревог,

Ты стал загадкою, как бог,

И вдруг душа твоя,

Как радость, встретила покой.

Какого в жизни нет земной, -

Покой небытия!"

Ведь превосходно! Эпиктетом

Проникнут живо каждый стих!

Прошу покорно - верь поэтам!

Мечты и верованья их

Подвижней тучек золотых!..

Вы все на колокол похожи,

В который может зазвонить

На площади любой прохожий!

То смерть зовет, то хочет жить,

То снова к жизни .равнодушен...

Задача, право, вас понять!..

Лукан

(вспыхнув)

Чти ж этим хочешь ты сказать?

Что ветрен я и малодушен?..

Сенека (переставая писать, удерживает Лукана)

Оставьте спор! Прилично ль вам

Безумным посвящать речам

Свои последние мгновенья!

Смерть - шаг великий!

(К Люцию.)

Верь, мой друг,

Есть смысл в Платоновом ученье -

Что это миг перерожденья.

Пусть здесь убьет меня недуг, -

Но, как мерцание Авроры,

Как лилий чистый фимиам,

Как лир торжественные хоры.

Иная жизнь нас встретит - там!

В душе, за сим земным пределом,

Проснутся, выглянут на свет

Иные чувства роем целым,

Которым органа здесь нет.

Мы - боги, скованные телом,

И в этот дивный перелом,

Когда я покидаю землю,

Я прежний образ свой приемлю,

Вступая в небо - божеством!

Люций

Я спорить не хочу, Сенека!

Но отчего так создан свет.

Что где хоть два есть человека -

И два есть взгляда на предмет?

Твое, как молот, сильно слово -

Но убеждаюсь я в ином...

Существования другого

Не постигаю я умом!

Взгляни на лавры вековые:

Их листья, каждый в свой черед.

Переменяются что год -

Одни спадут, взойдут другие,

А лавр всё зелен, вечно свеж,

И листья будто вечно те ж...

Вот так и мы - Лукан, Сенека,

Слуга покорный ваш - умрет...

Отпадший лист! Но заживет,

Как прежде, племя человека!

Иной появится певец,

Другие будут жить и вздорить,

Страдать, любить, о том же спорить,

О чем и мы с тобой, мудрец!..

Но пусть по смерти жить мы будем!

(Тебе готов я уступить!)

А всё себя мы не принудим

Без сожаленья кончить жить!

Нам неприятна перемена.

Вот что мне кто-то говорил:

На острове каком-то жил

Философ секты Диогена.

Он в бедном рубище ходил,

Спал, где пришлось прилечь к сараю,

Босой, с клюкой, нужда кругом...

Каким уж случаем, не знаю,

Всему вдруг вздумалося краю

Его избрать своим царем.

Что ж? Царский пурпур одевая

И тряпки ветхие скидая,

О них вздохнул он тяжело

И пожалел удел убогой,

Сказав: ведь было же тепло

Под сей циническою тогой!

Не то же ль с жизнию земной?

Достигши вечного предела.

Жалеешь бросить это тело -

Покров убогий и худой!

Ты говоришь, что мы одною

С богами жизнью заживем?

Да лучше ль нам? Ну, как порою,

Смотря, как мы свой век ведем,

Богини с грозными богами,

Как волки, щелкают зубами!

Смотря, как смертный ест и пьет

И с смертной тешится любезной,

Они, быть может, бесполезно

Крепясь, облизывают рот!

Что мне в их жизни без волнений?

Мирами, что ли, управлять?

В них декорации менять,

И, вместо всяких развлечений,

Людьми, как шашками, играть,

И, как актерами плохими,

Отнюдь не увлекаться ими,

Ни скучной пьесой!.. Нет! клянусь,

Я в боги вовсе не гожусь...

Лукан

Нет! не страшат меня загадки

Того, что будет впереди!

Жаль бросить славных дел начатки

И всё, что билося в груди,

Что было мне всего дороже,

Чему всю жизнь я посвятил!

Мне страшно думать - для чего же

Во мне кипело столько сил?

Зачем же сила эта крепла,

Росла, стремилась к торжествам?

Титан, грозивший небесам,

Ужели станет горстью пепла?

Не может быть! Где ж смысл в богах?

Где высший разум? Провиденье?

Вдруг человека взять в лесах,

Возвысить в мире, дать значенье,

И вдруг - разбить без сожаленья,

Как форму глиняную, в прах!..

Ужели с даром песен лира

Была случайно мне дана?

Нет, в ней была заключена

Одна из сил разумных мира!

Народов мысли - образ дать,

Их чувству - слово громовое,

Вселенной душу обнимать

И говорить за всё живое -

Вот мой удел! Вот власть моя!

Когда для правды бесприютной,

В сердцах людей мелькавшей смутно,

Скую из слова образ я,

И тут врагов слепая стая

Его подхватит, злясь и лая,

Как псы обглоданную кость, -

Всё, что отвергнуто толпою,

Всё веселилося со мною,

Смотря на жалкую их злость!..

А злоба мрачных изуверов,

Ханжей, фигляров, лицемеров,

С которых маски я сбивал?

Дитя - их мучил и пугал!

Столпов отечества заставить

Я мог капризам льстить моим -

Тем, что я их стихом одним

Мог вознести иль обесславить!

С Нероном спорить я дерзал -

А кто же спорить мог с Нероном!

Он ногти грыз, он двигал троном,

Когда я вслед за ним читал,

И в зале шепот пробегал...

Что ж? не был я его сильнее,

Когда, не властвуя собой,

Он опрокинул трон ногой

И вышел - полотна белее?

Вот жизнь моя! и что ж? ужель

Вдруг умереть? и это - цель

Трудов, великих начинаний!..

Победный лавр, венец желаний!..

О, боги! Нет! не может быть!

Нет! жить, я чувствую, я буду!

Хоть чудом - о, я верю чуду!

Но должен я и - буду жить! Входит центурион со свитком в руке.

Люций

(указывая на центуриона)

Вот и спаситель! Ну! покуда

Тут нет еще большого чуда.

(К центуриону.)

Какие новости?

Центурион

(подавая ему свиток)

Декрет

Сената.

Люций

Други! шлет привет

Сенат к нам! Уваженье к власти!

Лукан

Читай!

Люций

Стой! Кто решит вперед -

Жизнь или смерть? Заклад идет?

Лукан

Я б разорвал тебя на части

За эти шутки! Вырывает свиток и читает декрет, в котором, между прочим, сказано, что Цезарь, в неизреченной милости своей, избавляет их от позорной казни, дарует им право выбрать род смерти и самим лишить себя жизни; сроку до полуночи. Центурион обязан наблюсти за исполнением декрета и о последующем донести.

Люций

Недурен слог. Писать умеют.

Лукан

Злодеи! Изверги!

Люций

Притом

Приличье тонко разумеют -

Что одолжаться палачом

Неблагородно человеку...

(К центуриону.)

Но что ты смотришь на Сенеку?

Лукан

Ты тронут! Ты потупил взгляд!

В твоем лице следы смущенья!

О, верь мне, то богов внушенье!

Спаси нам. жизнь! Благословят

Тебя народы! Пред тобою

Мудрец с маститой сединою -

Он чист, как дева, как Сократ!

Центурион

Мой долг...

Лукан

Твой долг! А жить без славы!

Для дикой прихоти губя

Людей, отечество, себя,

Прожить слепцом в грязи кровавой!

О, если долг в твоей груди

Не всё убил, то отведи

Меня в Сенат! Как с поля битвы

Пред смертью ратнику, сказать

Дай мне последние молитвы!

Дай мне пред смертью завещать

Без лжи, перед лицом вселенной,

Всё, что привык я неизменной,

Святою истиной считать! Центурион, не обращая внимания на Лукана, удаляется в глубину комнаты. Лукан продолжает в сильном волнении.

Я им скажу: в них чести нет!

В них ум какой-то мглой одет!

Для них отечество и слава -

Речей напыщенных приправа!

Величие народа в том,

Что носит в сердце он своем;

Убив в нем доблести величье,

Заставив в играх и пирах

Забыть добра и зла различье,

В сердца вселяя только страх,

От правды казнью ограждаясь

И пред рабами величаясь,

Они мечтают навсегда

Избегнуть кары и суда...

Я им скажу: готовят сами

Свой приговор себе они!

Что, упоенные льстецами

И мысля в мире жить одни,

Себе статуи воздвигают,

Как божества, на площадях...

Но век их минет: разломают,

С проклятием растопчут в прах

Отцов статуи их же дети!

Детей проклятий ряд столетий

Не снимет с головы отцов...

Сенека

Лукан! оставь, оставь слепцов!

Люций

Пришла ж охота на циклопов

На двуутробок и сорок

Взглянуть пред смертью! Взять урок

У них дилемм, фигур и тропов!

Лукан

Но как без боя всё отдать!..

Хотя б к народу мне воззвать!

Певец у Рима умирает!

Сенека гибнет! И народ

Молчит!.. Но нет, народ не знает!

Народу мил и дорог тот,

Кто спать в нем мысли не дает!

Люций

Да, мил, как бабочка ночная,

Покуда крыльев не ожжет,

Через огонь перелетая...

Народ твой первый же потом

И назовет тебя глупцом.

Лукан

(закрыв лицо руками)

Но Цезарь!.. Мы ведь с ним когда-то

Росли, играли, как два брата!

Он вспомнит время детских игр

И приговор свой остановит...

В нем сердце есть... Ведь он не тигр...

Рим часто попусту злословит...

Что я ему? Мои мечты

Да песни - все мои заботы!..

Люций

Мой бедный мальчик, с жизнью счеты

Еще не кончил, видно, ты! Один из учеников Сенеки входит в комнату. С ним раб. Он говорит шепотом.

Ученик

Друзья, чур тише, - я с надеждой!

Лукан

Прощенье?..

Ученик

В доме выход есть;

Со мной две женские одежды.

Пробраться к Тибру, в лодку сесть -

И в Остию! Беги с Луканом,

А я останусь здесь с рабом.

Лукан с ним сходен видом, станом,

Я сед, гляжу уж стариком...

Бегите! Время есть до срока.

И вы уж будете далеко,

Как нас найдут здесь поутру.

Лукан

Я говорил, что не умру!

Сенека

Беги, Лукан! Мне с сединою

Нейдет уж бегать от врагов.

Люций

А жаль! я б посмотрел, каков

Ты в юбке!...

Ученик

Гибель пред тобою!

Смерть в каждом доме! Целый Рим -

Что цирк. Людей травят зверями.

Постум убит рабом своим;

Пизон вскрыл жилы. Под досками

Раздавлен Кай. Чего ж вам ждать?

Сенека

Мой друг, не дважды умирать!

Раз - это праздник!

Ученик

Но с тобою

Погибнет всё! Ты много нам

Не досказал!

Сенека

Найдешь и сам

Всё, что осталося за мною, -

Лишь мысли, истину любя.

Лукан

Учитель! я молю тебя!

Ученик

Ведь ты последняя лампада

Во мраке лжи!

Сенека

Оставь меня.

Ни просьб, ни лести мне не надо.

Верь, каждый шаг свой - знаю я!

Ученик

Я это знал... я знал тебя!

О, горе! Что же будет с нами!..

Жить в мраке, плача и скорбя,

Что свет мелькнул перед глазами -

И скрылся!.. Ты душой высок!

Ты недоступен нам, Сенека!

Ах, правда, в сердце человека

Есть нечто высшее, есть бог!..

Сейчас я видел - и смущеньем

Я поражен как мальчик был...

Я через форум проходил.

С каким-то диким изумленьем

Народ носилки окружил.

В носилках труп Эпихариды...

(Под видом праздников Киприды

Пизон друзей сбирал к ней в дом.)

Вчера она, под колесом,

В жестоких муках, не винилась

И никого не предала!..

Трещали кости, кровь текла...

В носилках петлю изловчилась

Связать платком - и удавилась.

Воскликнул сам центурион:

"В рабынь вселился дух Катонов!"

А Рим? Сенат? Весь обращен

Иль в палачей, или в шпионов!

Лукан

Эпихарида!

Ученик

Да, она

Душа безумных сатурналий!

Лукан

И ты хотел, чтоб мы бежали!

Люций

Бывают, точно, времена

Совсем особенного свойства.

Себя не трудно умертвить,

Но, жизнь поняв, остаться жить -

Клянусь, немалое геройство!

Лукан

И смерть в руках ее была

Для целой половины Рима -

И никого не предала!

А жить бы в золоте могла!

На площадях боготворима

В меди б и в мраморе была,

Как мать отечества!.. О, боги!

Сенека! и взглянуть стыжусь

На образ твой, как совесть, строгий!

Да разве мог я жить как трус?

Нет, нет! Клянусь, меня не станут

Геройством женщин упрекать!

Последних римлян в нас помянут!

Ну, Рим! тебе волчица - мать

Была! Я верю... В сказке древней

Есть правда... Ликтор! я готов...

Я здесь чужой в гнилой харчевне

Убийц наемных и воров!

Смерть тяжела лишь для рабов!

Нам - в ней триумф. (Обнимает Сенеку и друзей и говорит, подняв глаза к небу.)

О боги! боги!

Вы обнажили предо мной

Виденья древности седой

И олимпийские чертоги,

Затем чтоб стих могучий мой

Их смертным был провозвещатель!..

Теперь стою я, как ваятель

В своей великой мастерской.

Передо мной - как исполины -

Недовершенные мечты!

Как мрамор, ждут они единой

Для жизни творческой черты...

Простите ж, пышные мечтанья!

Осуществить я вас не мог!..

О, умираю я, как бог

Средь начатого мирозданья! Лукан, обняв Сенеку и Люция, уходит, сопровождаемый ликторами.

Сенека (хочет за ним следовать, но останавливается на движение бросившихся к нему учеников и, проведя рукою по челу, говорит тихо и торжественно)

Одну имел я в жизни цель,

И к ней я шел тропой тяжелой.

Вся жизнь моя была досель

Нравоучительною школой;

И смерть есть новый в ней урок,

Есть буква новая, средь вечной

И дивной азбуки, залог

Науки высшей, бесконечной!

Творец мне разум строгий дал.

Чтоб я вселенную изведал

И, что в себе и в ней познал,

В науку б поздним внукам предал;

Послал он ввстречу злобу мне.

Разврат чудовищный и гнусный,

Чтоб я, как дуб на вышине,

Средь бурь, окреп в борьбе искусной,

Чтоб в массе подвигов и дел

Я образ свой напечатлел...

Я всё свершил. Мой образ вылит.

Еще резца последний взмах -

И гордо встанет он в веках.

Резец не дрогнет. Не осилит

Мне руку страх. Здесь путь свершен, -

Но дух мой, жизнию земною

Усовершен и умудрен,

Вступает в вечность... Предо мною

Открыта дверь - и вижу я

Зарю иного бытия... Друзья с воплями обнимают колена философа. Смотря на них, он продолжает.

Жизнь хороша, когда мы в мире

Необходимое звено,

Со всем живущим заодно,

Когда не лишний я на пире,

Когда, идя с народом в храм,

Я с ним молюсь одним богам...

Когда ж толпа, с тобою розно,

Себе воздвигнув божество,

Следит с какой-то злобой грозной

Движенья сердца твоего,

Когда указывает пальцем,

Тебя завидев далеко, -

О, жить отверженным скитальцем,

Друзья, поверьте, нелегко:

Остатки лучших поколений,

С их древней доблестью в груди,

Проходим мертвые, как тени,

Мы как шуты на площади!

И незаметно ветер крепкий

Потопит нас среди зыбей,

Как обессмысленные щепки

Победоносных кораблей...

Наш век прошел. Пора нам, братья!

Иные люди в мир пришли,

Иные чувства и понятья

Они с собою принесли...

Быть может, веруя упорно

В преданья юности своей,

Мы леденим, как вихрь тлетворный,

Жизнь обновленную людей.

Быть может... истина не с нами!

Наш ум ее уже неймёт,

И ослабевшими очами

Глядит назад, а не вперед,

И света истины не видит,

И вопиет: "Спасенья нет!"

И, может быть, иной прийдет

И скажет людям: "Вот где свет!"

Нет! нам пора!.. Открой мне жилы!..

О, величайшее из благ -

Смерть! ты теперь в моих руках!..

Сократ! учитель мой! друг милый!

К тебе иду!.. (Уходит, сопровождаемый учениками.)

Люций

Ты кончил хорошо, Сенека!

И славно выдержал!.. Ну, вот -

Героем меньше!.. Злость берет.

Как поглядишь на человека!

Что ж из того, что умер ты?

Что духом до конца не падал?

Для болтовни, для клеветы

Ты Риму разговоров задал

Дня на два! Вот и подвиг твой! (Смотрит в окно на небо и дальние горы.)

Как там спокойно! Горы ясны...

Вот так и боги безучастно

С небес глядят на род людской!

Да что и видеть?..

(Оглядывается в комнату.)

Здесь ужасно

И жить, не только умирать!

А жить осталося не много...

Что ж пользы Немезиде строгой

Час лишний даром отдавать?

Для дел великих отдых нужен,

Веселый дух и - добрый ужин...

По смерти слава - нам не в прок!

И что за счастье, что когда-то

Укажет ритор бородатый

В тебе для школьников урок!..

До тайн грядущих - нет мне дела!

И здесь ли кончу я свой век

Иль будет жить душа без тела -

Всё буду я не человек!..

Ну, а теперь, пока я в силе,

С почетом отпустить могу

Я тело - старого слугу...

Эй, раб!

Входит раб.

Люций

В моей приморской вилле

Мне лучший ужин снаряди,

В амфитеатре, под горами.

Мне ложе убери цветами;

Балет вакханок приведи,

Хор фавнов... лиры и тимпаны...

Да хор не так, как в прошлый раз:

Пискун какой-то - первый бас!..

В саду открой везде фонтаны;

Вот ключ: там в дальней кладовой

Есть кубки с греческой резьбой, -

Достань. Да разошли проворно

Рабов созвать друзей... Пускай,

Кто жив, тот и придет. Ступай

К Марцеллу сам. Проси покорно,

Хранится у него давно

Горацианское вино.

Скажи, что господин твой молит

Не отказать ему ни в чем,

Что нынче - умирать изволит!

Ну, всё... ты верным был рабом

И не забыт в моей духовной.

Раб упадает к его ногам.

Да не торгуйся, не скупись -

Чтоб ужин вышел баснословный!..

Да! главное забыл... Стучись

В палаты Пирры беззаботной!

Снеси цветов корзины ей,

И пусть, смеяся безотчетно,

Она ко мне, весны светлей,

На ужин явится скорей.

Раб уходит.

И на коленях девы милой

Я с напряженной жизни силой

В последний раз упьюсь душой

Дыханьем трав и морем спящим,

И солнцем, в волны заходящим,

И Пирры ясной красотой!..

Когда ж пресыщусь до избытка,

Она смертельного напитка,

Умильно улыбаясь, мне,

Сама не зная, даст в вине,

И я умру шутя, чуть слышно,

Как истый мудрый сибарит,

Который, трапезою пышной

Насытив тонкий аппетит,

Средь ароматов мирно спит.

<1851>

ПРИМЕЧАНИЯ

Три смерти.

Впервые - "Библиотека для чтения", 1857, No 10, с. 195, с подзаг. "Лирическая сцена из древнего мира", без посвящ., с обширными авторскими примечаниями, более не переиздававшимися, и цензурной купюрой ст. 284-292, замененных двумя строками точек. Окончательный текст впервые - Полн. собр. соч. А. Н. Майкова, СПб., 1893, т. 3, с. 3. Лирическая драма "Три смерти" представляет собой часть обширного творческого замысла Майкова, связанного с постоянным интересом поэта к истории античности и раннего христианства. Замысел возник в конце 1830-х годов. Первой попыткой его воплощения явились "римские сцены времен пятого века христианства" "Олинф и Эсфирь" (1841), напечатанные в "Стихотворениях Аполлона Майкова", СПб., 1842. В предисловии к публикации автор писал, что эти сцены "суть опыт изобразить противоположность" двух начал, которые явились в Римской империи периода упадка и "не могли остаться в мире: чувственность и духовность, жизнь внешняя и внутренняя, явились во вражде, в противодействии, в борьбе на жизнь и смерть". Первый опыт не удался поэту, "римские сцены" при его жизни никогда не перепечатывались полностью. Значительную роль в дальнейшем формировании драматического цикла сыграл, по-видимому, отзыв Белинского, в котором не только были отмечены серьезные недостатки "Олинфа и Эсфири", но и определены возможности развития интересовавшей Майкова темы, им не реализованные (В. Г. Белинский. Поли, собр. соч. в 13 тт., М., 1953-1959, изд. АН СССР, т. VI, с. 2223). Мысли Белинского об истории Рима, обращенные скорее в современность, чем в прошлое, оказались созвучными размышлениям и настроениям поэта и в какой-то мере способствовали созданию лирической драмы "Три смерти". Работе Майкова над драматическим циклом предшествовало и сопутствовало серьезное изучение важнейших источников и исторических сочинений, относящихся к интересовавшей его эпохе. В биографических заметках второй половины 1850-х годов он писал: "Изучение философских систем породило "Три смерти", пьесу, которая писалась долю, или, лучше сказать, за которую я принимался несколько раз, обделывая то одно, то другое лицо, смотря по тому, находился ли я под влиянием стоицизма или эпикуреизма" (Ежегодник, 1975, с. 80). С другой стороны, замечал автор в письме к С. С. Дудышкину от 19 мая 1858 г., "...я не мог этих философов заставить остаться отвлеченными идеями, - в каждом из них сказывается человек, несмотря на то, что у каждого в голове теория; Лукан - малодушный мальчик, который, по восприимчивой натуре, в минуту может быть героем; Сенека все-таки вышел стариком и падает перед сомнением в своем призвании; Люций тоже иногда выходит из себя" (Ежегодник, 1975, с. 108). В набросках предисловия к "Трем смертям" поэт дает истолкование того периода истории, к которому относится его произведение, и характеризует главных действующих лиц драматического действия: "Всякому ясно, что эта пьеса представляет три взгляда на жизнь людей древнего мира, в эту эпоху уже быстро катившегося к своему падению <...> Сам этот эпикуреец более по имени эпикуреец, или представитель эпикурейцев последних времен Рима, когда они далеко ушли от учения своего основателя <...> Они в эти времена скорее были скептики в своих метафизических понятиях, и из доктрин учителя сохранили только любовь к наслаждениям земными благами <...> Сенека представляет противуположную сторону - твердое убеждение в своей философии - и страдание оттого, что она отвергнута миром, и оттого, что он чувствует бессилие человека спасти мир без непосредственной помощи божества. Лукан - молодой человек, избалованный счастьем, увлекающийся минутой. Спасти жизнь - его главная цель. Оттого такая непоследовательность в его мыслях: то он стращает возмутить Рим, то рвется у ног Нерона испросить прощение. Геройский конец женщины вдохновляет его - и он умер героем. В изложенных мною общих чертах я строго старался соблюсти историческую верность. Характер эпохи, картина общества, характер каждого лица - вот черты, от которых уклониться было бы грех. Что же до фактической верности - то перед нею я сильно погрешил: впрочем, кто хочет знать историю, тот обратится к Тациту, а не к моей пьесе, которая не более как поэтическое воспроизведение в картине духа эпохи". Как видно из незаконченных примеч. Майкова к драме, он собирался специально оговорить наиболее существенные отступления от исторических фактов, как, например, сцена смерти Сенеки, В "Трех смертях" можно отметить и ряд других эпизодов, восходящих к сочинениям историков, но переданных с некоторыми изменениями. Таков, например, рассказ Лукана о поэтическом состязании с Нероном или Ученика - об Эпихариде. Драма была закончена, по-видимому, в конце 1851 г. Ее первоначальная редакция под загл. "Выбор смерти", значительно более острая с политической точки зрения, чем окончательная, по цензурным условиям не могла быть ни поставлена, ни напечатана, распространялась в списках и воспринималась как протест против тирании, как выступление в защиту свободы личности и свободы слова. "Майков написал превосходное стихотворение "Выбор смерти"... - писал П. А. Плетнев Я. К. Гроту 29 сентября 1851 г. - Это что-то небывалое в новейшей поэзии нашей" (Переписка Я. К. Грота с П. А. Плетневым, т. 3, Пб., 1896, с. 559). "Оба новые стихотворения свои, - продолжал он 31 октября того же года, - Майков читал у меня сам: одно "Выбор смерти", а другое "Савонарола" <...> Только теперь и думать нельзя о напечатании: цензура покамест похожа на удава, который инстинктивно бросается душить все, что дышит" (Там же, с. 560). 19 ноября того же года Плетнев писал М. П. Погодину: "О печатании новых стихотворений Майкова при нынешней цензуре нечего и думать, хотя в них ничего нет, кроме высокой и прекрасной исторической истины" (ГБЛ). "Весело думать - и почти не верится, - писал Г. П. Данилевский Погодину 26 декабря 1851 г., - что в наше время еще являются такие произведения, как "Свои люди - сочтемся!" и "Выбор смерти"!" (Жизнь и труды М. П. Погодина, кн. XI, СПб., 1897, с. 414). В декабре 1854 г. драма была разыграна в доме архитектора А. Штакеншнейдера, причем Сенеку играл автор, Лукана - поэт В. Г. Бенедиктов, Люция - домашний учитель рисования Н. О. Осипов (Е. А. Штакеншнейдер. Дневник и записки, М. -Л., 1934, с. 44). Современники и в дальнейшем высоко оценивали "Три смерти". "С новым удовольствием прочел я лучшее поэтическое произведение нашего времени в октябрьской Библиотеке <для чтения>, - писал Майкову 27 ноября 1857 г. известный публицист П. Л. Лавров, - и с нетерпением ожидаю появления полного собрания стихотворений не только первого, но и единственного нашего объективного поэта" ("Литературный архив", т. 2, М. -Л., 1940, с, 285). В "Трех смертях" "мы не можем не признать венца всей майковской деятельности..." - утверждал в 1859 г. критик А. В. Дружинин (А. В. Дружинин. Собр. соч. в 8 тт., Пб., 1865-1867, т. 7, с. 513). В 1861 г. Д. И. Писарев назвал "Три смерти" в числе лучших произведений Майкова (Д. И. Писарев. Собр. соч. в 4 тт., М. -Л., 1955-1956, т. 1, с. 196). М. Горький рекомендовал включить драму "Три смерти" в один из сборников русской поэзии, выпускавшихся издательством 3, И. Гржебина. Николай Аполлонович Майков (1796-1873) - отец поэта. "Посланье к смерти" - оригинальное стих. Майкова. В черновых тетрадях поэта сохранился его набросок (др. ред., с датой: 1851. Ноябрь). Как волки, щелкают зубами! - К этому стих, в "Библиотеке для чтения" примеч. автора: "Здесь Люций пародирует насмешки Лукиана над языческими богами - черта, показывающая лучше всего падение веры в древнюю мифологию в римском мире". Ну, Рим! тебе волчица - мать и т. д. - По преданию, Рим был основан братьями-близнецами Ромулом и Ремом, которых нашла в лесу и выкормила своим молоком волчица. Иные люди в мир пришли. - Эту мысль Майков комментировал следующим образом: "Имелося в виду предание о знакомстве Сенеки с апостолом Павлом" (см. Ф. Д. Батюшков. "Два мира". Трагедия А. Н. Майкова - В его кн.: Критические очерки и заметки, т. 1, СПб., <1900>, с. 65). Речь идет о легенде, распространявшейся в средние века католической церковью, которая высоко ставила учение Сенеки. Горацианское вино - фалернское, воспетое в одах