Поиск по сайту:



РАЗНОЕ ГЕРМАН ВОССТАНИЕ В ТЮРЬМЕ
ГЕРМАН ВОССТАНИЕ В ТЮРЬМЕ Печать

ВОССТАНИЕ В ТЮРЬМЕ.

(Из «Рассказов о Феликсе Дзержинском».) Ю. П. Герман.

 

I. ДИКАЯ РАСПРАВА.

Пятого января 1902 года Феликс Дзержинский был отправлен из Седлицкой тюрьмы через Варшаву, Москву, Сибирь за четыреста вёрст от Якутска, в Вилюйск, в котором ему надлежало пробыть ровно пять лет.

В мае партия прибыла в Александровск и разместилась в пересыльном корпусе, неподалёку от главного здания централа \ построенного в котловине меж гор.

Порядки пересыльного корпуса тоже во многом отличались от порядков каторжной тюрьмы. Этапникам жилось куда легче, чем отбывающим срок в централе: начальство ими не очень интересовалось, да и с какой стати интересоваться, если сегодня этапники тут, а завтра или в Вилюйске, или в Качуге, или ещё где-нибудь, в местах, куда Макар телят не гонял.

Начальником централа был в то время поляк Лятоскевич, вёл он среднюю линию и, как говорили про него арестанты, «жи сам и жить давал другим».

Но в конце апреля, незадолго до прибытия того этапа, с которым шёл Дзержинский, положение в Александровской пересыльной круто и внезапно изменилось. Причины изменения порядков толком никто не знал: одни говорили, что на Лятоске-вича кто-то из деятелей написал в Петербург министру письмо; другие считали, что поводом к новым крутым порядкам послужил задуманный побег, хоть и провалившийся, но всё-таки побег; третьи считали, что виновник неприятных новшеств - старший надзиратель Токарев, палач по натуре, которого Лятоскевич боится.

  • 1 Централ - центральная каторжная тюрьма.

Когда, измученный весеннею распутицей, дождями со снегом, морозами и буранами, всеми адовыми пытками российских каторжных дорог, этап входил в ворота пересыльной Александровской тюрьмы, надеясь хоть тут перевести дух, поспать, обсушиться и поесть, вдруг выяснилось, что здесь теперь орудует Токарев, палач и убийца по призванию, что бани не будет, кипятку до утра не получить, в село даже с конвойным за покупками выйти нельзя и, что самое главное, никаких разговоров и просьб: за разговоры Токарев бьёт в лицо.

Узнав обо всех этих печальных новостях, матрос Шурпаль-кин, осуждённый на бессрочную каторгу, человек очень смелый и спокойный, сам, один, отправился из общей камеры, в которой размещались арестанты, к Токареву в дежурку.

Услышав обращение не по уставу, Токарев молча сразу же ударил матроса тяжёлой сзязкой ключей по лицу с такой силой, что рассек Шурпалькину щёку до кости. Брызнула кровь, Шурпалькин, теряя от боли власть над собой, шагнул к надзирателю, но тот ударил матроса ключами ещё раз, и Шурпалькин упал.

В камеру он вернулся часа через два, никому не сказал ни слова и повалился на нары. При тусклом свете лампёшки, коптившей у входа, Дзержинский успел заметить, что с матросом, к которому он очень привязался за месяцы этапного пути, неладно.

- Шура! - позвал он. Матрос молчал.

- Шура! - вторично окликнул Дзержинский матроса.

Не дождавшись ответа, он подошёл к Шурпалькину, сел возле него на край нар и спросил, что случилось.

Великан-матрос вместо ответа заплакал.

В тюрьме люди плачут редко, и если уж плачут, то такими слезами, которых на воле не увидишь.

Тюремные слёзы - особые слёзы.

Невозможно было смотреть на этого белокурого гиганта, не сморгнувшего тогда, когда ему прочитали смертный приговор с заменой пожизненной каторгой, весело посвистывающего в любых обстоятельствах жизни, всегда балагурящего и вдруг тут, когда, кажется, самое тяжёлое уже позади...

- Да Шура же!- позвал.Дзержинский и стал отрывать от лица матроса ладони, которыми он закрывал свою разбитую, кровоточащую щёку.

Но матрос не шевелился.

Наконец, попив воды, он немного успокоился и прерывающимся голосом стал рассказывать, как всё произошло. Говорил он громко; камера постепенно просыпалась, люди собирались возле Дзержинского, а матрос, всё ещё плача и не стыдясь своих слёз, уже во второй, а потом и в третий раз подробно, точно жалуясь, описывал все подробности избиения.

- Понимаешь, - говорил он, - я просто зашёл тихо, мирно, думаю, спрошу у него: дескать, позвольте, ваше благородие, господин Токарев, арестантики обижаются за баню, так нельзя ли... А он, он... он...

Тут лицо матроса, не раз битого в тюрьмах и в тёмных карцерах, начинало дрожать, на глазах его выступали слёзы и мелкими круглым каплями катились по щекам вниз; он заикался и; заикаясь, спрашивал:

- Нет, главное дело - за что? Вы мне только скажите, за что? Ведь свой же брат, мужик, ведь это как же, а?

Несколько часов* провозился Дзержинский с матросом: он то отпаивал его водой из ржавого жестяного чайника, то клал ему на голову мокрую тряпку, то силой удерживал его на нарах, когда тот вдруг рвался вскочить, найти Токарева и заду шить его на месте...

 

II. СХОДКА

Утром, чувствуя себя совершенно разбитым после бессонной ночи, Дзержинский собрал у себя в камере сходку политических.

Дзержинский объявил сходку открытой.

Говорили минут десять, самое большее. Решено было вызвать Лятоскевича, предложить ему возвратить старые порядки, а главное - убрать из пересыльной Токарева.

В случае же отказа Дзержинский предложил план восстания в тюрьме, до того смелый и небывалый, что некоторые даже сразу не поняли.

  • 1 Осечка - здесь: неудача.

- Никакой осечки1 тут быть не может, - говорил Дзержинский.-Всё точно обдумано. И жертв не будет. Расчёт у меня простой: Лятоскевич пуще всего на свете боится гласности и начальства. Если то, что я предлагаю, мы осуществим, Лятоскевич должен будет пойти на все уступки по двум причинам; первая причина та, что, попади дело в газеты -ему надо уходить, да ещё с таким треском ; вторая причина: узнает начальство по тюремному ведомству - тоже крышка , да и не только ему, а даже иркутскому губернатору. У нас таких историй не было, история прошумит на весь мир, и они её постараются ликвидировать во что бы то ни стало мирными путями. Так или не так?

Около часа пополудни в пересыльную явился Лятоскевич.

Разговаривать с ним уполномочили тульского токаря Бодрова, славившегося редкой невозмутимостью.

Лятоскевич молча выслушал Бодрова, щелчком сбил с сюртука пушинку и по пунктам ответил на все просьбы отказом.

Говорил он долго и скучно, а Дзержинский слушал его, низко опустив красивую голову, и при этом почему-то улыбался.

 

III. ВТОРАЯ СХОДКА.

Весь день до вечера Дзержинский с Шурпалькиным и с Воропаевым, бывшим межевым техником , осуждённым за восстание в экономии где-то на юге России, подготовляли точный план действий на завтрашний день: ходили по двору, стараясь точно выяснить расположение всех тюремных построек и пристроек, считали, сколько где конвоя, выясняли вооружение, время смены караулов. Работать приходилось с осторожностью, так, чтобы Токарев ничего не пронюхал и не заподозрил.

К вечеру всё было кончено, выверено и решено.

Опять собралась сходка.

Говорили шёпотом.

На этой сходке были точно распределены обязанности.

- Ровно в одиннадцать часов всем быть во дворе, - говорил Дзержинский,- всем до одного человека. В одиннадцать с четвертью я подхожу к привратнику, разоружаю его, и это служит сигналом к всеобщему восстанию. Бодров к этому времени собирает уголовных, якобы по делу, в камере номер четыре. Ровно в одиннадцать Дрозд его запирает снаружи на засов вместе с ними и становится на дежурство возле камеры. Старшего надзирателя Токарева я беру на себя. Ночью Токарев дежурит. До часу дня он будет спать у себя в дежурке, у него такая привычка. Там я его и возьму.

- Я тоже с вами, - тихо попросил матрос.

- Ни в коем случае, Шура. Если будет хоть одна жертва, они нам столько крови пустят, что этого нам никто не простит.

Когда сходка кончилась, он позвал Шурпалькина, обнял его за плечи и, заглянув ему в глаза, повелительно и быстро спросил:

- Я твёрдо рассчитываю, что вы никого не пораните даже случайно, Шура. Вы ведь не собираетесь?

Матрос с грустным видом опустил голову.

 

IV. АРЕСТ СТАРШЕГО НАДЗИРАТЕЛЯ ТОКАРЕВА.

В этот день тюрьма проснулась очень рано, гораздо раньше обычного, но до побудки никто не поднялся, чтобы не возбудить подозрений у надзирателей.

Лежали, волновались, но глаза не открывали.

Потом-пили кипяток, заваренный брусничным чаем, жевали мокрый тюремный/хлеб и вяло переговаривались, потом вышли во двор. Вышли не все, многие остались до времени в камерах.

Дзержинский сидел неподалёку от ворот, курил махорку и зашивал рубашку. Лицо его было совершенно спокойно, только глаза порою поблёскивали из-под ресниц.

Незадолго до назначенной минуты он встал, потянулся, оглядел двор - все ли на местах - и ленивой походкой пошёл к воротам, у которых дремал усатый старик-стражник. Лениво шагая мимо него, Дзержинский вдруг сделал одно короткое, еле уловимое движение, мгновенное и точное, после которого стражник очутился на земле, а подбежавшие арестанты уже вязали ему руки и снимали с него, онемевшего от страха, старый револьвер. В то время другие арестанты валили и вязали конвойных и младших надзирателей...

Ни одного крика не было слышно, ни один человек не успел выстрелить, никто толком даже не понял, в чём дело, а все уже были повязаны кушаками и стояли, выстроенные возле тюремной стены.

- Все ли тут? - спросил Дзержинский, пересчитав тюремщиков.

- Как будто все,- сказал матрос, на обязанности которого была охрана арестованных конвойных и надзирателей.

- Так точно, все, - подтвердил старик-стражник со слезящимися глазами. - Все, как есть, ваше благородие, кроме его благородия старшего господина Токарева. Они, то есть господин Токарев, отдыхают, а мы все туточки...

Взяв из кучи оружия, сваленного неподалёку, револьвер поновее, Дзержинский пошёл к тюрьме, возле которой в пристроечке имел обыкновение отдыхать Токарев, рванул дверь и вошёл в дежурку.

Здесь было темно. Токарев негромко посапывал в углу. Стараясь пока не очень шуметь, Дзержинский сорвал одеяло, которым было завешено окно, и направил револьвер на Токарева.

- Лежите смирно!

Токарев молчал. Из-под красной подушки выглядывал револьвер без кобуры. Дзержинский забрал и этот револьвер. -- Одевайтесь!

Надзиратель долго не мог попасть ногами в штанины.

- Это китель,- сухо сказал Дзержинский. - Брюки лежат рядом с вами.

Токарев попробовал улыбнуться, но из этого ничего не вышло. Вместо улыбки на лице его проступило выражение ужаса. Он только сейчас всё понял.

- Вы меня расстреляете? - хриплым голосом спросил он.

- Одевайтесь, - повторил Дзержинский.

С каждой секундой Токарев зеленел всё больше и больше. Глядя на него сейчас, никто бы не поверил, что этот человек способен внушать ужас одним своим видом: эти обвисшие серые усы, бессмысленные глаза навыкате, трясущийся подбородок, руки, которые отказывались повиноваться ему. «Как бы он не умер, чего доброго! - подумал Дзержинский. - Потом отвечай!»

- Разрешите взять деньги, - попросил Токарев.

- Возьмите.

- Так сказать, сбережения, - сказал Токарев и достал из-под подушки грязный мешочек. - Имею привычку брать с собой. Детки ненадёжные...

Дзержинский отвёл взгляд: Токарев был омерзителен со своими глазами навыкате, с мешочком, с дрожащими руками, Вышли во двор. Стражники и конвойные по-прежнему стояли возле стены.

Навстречу, странно улыбаясь, двигался матрос. Он был бледнее обычного, спокойный, почти весёлый. Токарев замедлил шаги.

- Уйди, Шура, - сказал Дзержинский. Матрос остановился, глядя на Токарева.

Токарев тоже остановился, отступил на шаг к Дзержинскому, потом дрожащими пальцами вцепился в рукав его куртки.

- Он вас не тронет, - сказал Дзержинский, - идите.

- Он хочет меня убить, я знаю, отгоните его.

- Уйдите, Шура! - крикнул Дзержинский.

Матрос медленно отвернулся и пошёл вдоль тюремного забора, в глубь двора. Но Токарев не двигался с места.

- Я не пойду к стенке , - вдруг сказал он, - вы не смеете! Вы за это ответите! Вас всех перевешают. Вы разбойники!

Дрозд толкнул его сзади в спину. Токарев пошатнулся и закричал. Дрозд толкнул во второй раз, и Токарев ткнулся в стену. Теперь он плакал и выкрикивал угрозы и ругательства.

Опять подошёл матрос, всё та же странная улыбка блуждала на его лице.

- Беру на себя приведение казни в исполнение, - произнёс он довольно громко, так чтобы все слышали.

- Убирайтесь отсюда! - потеряв терпение, крикнул Дзержинский. - Сейчас же уходите отсюда.

 


V. ТЮРЕМЩИКОВ ПРОГНАЛИ.

Но было уже поздно: стража услышала слова матроса и подняла многоголосый вой. Кричали, вопили, умоляли. Толстяк конвойный упал на колени; старик со слезящимися глазами стал хватать за ноги Дрозда; Токарев лихорадочно развязывал свой мешок с деньгами, решив, видимо, откупиться...

- Молчать! - крикнул Дзержинский. - Никто не будет расстрелян! Тихо! Сейчас откроют ворота, и вы все, не оглядываясь, побежите к главному зданию. Бодров, открывайте! Живо!

Ворота со скрипом отворились.

- Токарев, вперёд! - командовал Дзержинский.- Остальные за ним. Не задерживайтесь! Шагом марш!

Конвой и охрана не верили ни своим глазам, ни своим ушам. Но ворота были открыты настежь.

- Прошу покорно! - сказал вежливый Дрозд.

Первым тронулся Токарев. Пятясь от Дзержинского, он пошёл к воротам. За ним двинулись остальные. До ворот они шли медленно, едва-едва переставляя ватные от страха ноги, но за воротами силы к ним вернулись. Выйдя из острога, Токарев побежал, приседая и петляя, как заяц. Он и теперь думал, что арестанты будут стрелять ему в спину. Потом он упал, потом поднялся, потом опять упал. Ему казалось, что так он их обманет. А они стояли в воротах и покатывались от хохота, смеялись до слёз, до колик в животах. Дрозд лаял собачкой. Кто-то выл. Кто-то кричал поросёнком.

А конвой всё бежал и бежал между пихтами и елями по сочной зелёной траве, спотыкался, падал, вставал, вновь падал и петлял между деревьями до тех пор, пока не исчез за холмом возле главного корпуса.

- Закрыть ворота, - приказал Дзержинский. - Завалить досками и брёвнами. Возле главного входа в пересыльную строить баррикады. Начальник по работам Бодров.

- Можно начинать? - спросил Бодров.

- Начинайте, - сказал Дзержинский и подозвал к себе матроса. - Идите в дежурку Токарева, - произнёс он, - там у него красная наволочка. Вытряхните из неё пух и сделайте флаг. На

флаге надо написать: «Свобода». Только быстро, Шура! И палку найдите подлиннее, чтобы флаг был виден издалека. Пускай из камер главного здания будет видно... Поняли?,

- Есть!-ответил матрос.

 

VI. ПЕРЕГОВОРЫ.

В три часа пополудни над корпусом пересыльной тюрьмы взвился красный флаг с надписью «Свобода». К этому времени Дзержинский, единогласно выбранный председателем революционной тройки , открыл митинг. Он объявил, что считает положение внутри тюрьмы чрезвычайным и требует абсолютной дисциплины и порядка. В заключение своей речи он поздравил товарищей с тем, что отныне они - граждане самостоятельной республики, отвергающей власть и законы Российской, империи.

После митинга тройка занялась распределением обязанностей среди граждан новой республики.

В сумерки к тюрьме пришёл Лятоскевич.

- Откройте, господа, ворота, - сказал он.

- Сейчас будет доложено тройке, - ответил дежурный. Лятоскевич курил сигару, смотрел на облака, ждал. Из всех

щелей на него смотрели заключённые. Это было удивительное зрелище: начальник тюрьмы просится в тюрьму, а его не пускают.

Но он чувствовал, что на него смотрят, и вёл себя в общем спокойно, прогуливался со скучающим видом, насвистывал, изредка поглядывал на часы. Дежурный не возвращался.

Лятоскевич начал нервничать.

Неподалёку за частоколом каркнула ворона, потом мяукнула кошка, потом тихо и печально захрюкала свинья.

Стараясь не обращать внимания на эти шутки, Лятоскевич прогуливался возле ворот - десять шагов вперёд, десять назад.

Ещё раз посмотрел на часы. В общем не так-то уж много прошло времени, самое большее - четверть часа. Если бы только они не глазели на него из всех щелей!

Теперь за частоколом закричал гусь, вслед за гусем в мирной тишине начал блеять баран. Что они хотят сказать этим блеянием, чёрт бы их драл?

Наконец в воротах отворился круглый волчок , в волчке показалось лицо дежурного. Дежурный сказал:

- Просили передать, чтобы вы завтра наведались. Сегодня мы занятые.

Это было чудовищно по оскорбительности, но что он мог ответить? Закричать? Затопать ногами? Выстрелить из револьвера в этот проклятый волчок, из которого на него смотрело какое-то нахальное мальчишеское лицо?

Помедлив Лятоскевич произнёс:

- Хорошо. Я приду завтра. Но заметьте - в последний раз.

В ответ Лятоскевичу из-за частокола длинно и глухо замычала корова. Он содрогнулся и зашагал прочь, бледный как смерть. Он говорил жене прерывающимся голосом:

- Если об этом узнают в министерстве, я пропал. Вы понимаете? Если бы они убили хоть одного надзирателя, всё было бы иначе, но они никого не убили и не ранили, они просто выгнали вон из тюрьмы всех конвойных, всех стражников, всех надзирателей. Это неслыханно! Я конченный человек.

Рано утром он опять притащился к воротам тюрьмы, и караульный с вышки побежал доложить о нём Дзержинскому.

- Пусть подождёт, - был ответ.

Около часа всесильный начальник Александровского каторжного централа гулял возле острога. Утро было холодное, ветреное, по небу плыли рваные серые тучи. Лятоскевич мёрз. Ночью он получил телеграмму из Иркутска. Вице-губернатор телеграфировал о том, что Лятоскевичу следует немедленно же войти в переговоры с восставшими арестантами и в возможно короткий срок замять дело.

Хорошо ему посылать депеши , - пусть бы сам попробовал замять дело.

Он поднял воротник форменной шинели, поправил фуражку.

Чем всё это кончится, интересно знать...

После длительного ожидания в воротах открылся волчок, и начальнику централа были предъявлены требования арестантов. Требований было много. Стоя возле ворот, Лятоскевич записывал их для памяти в книжку. Переговоры от имени тройки вёл Бодров.

- Ваши требования слишком серьёзны и слишком многочисленны, для того чтобы я мог ответить на них сразу, - сказал Лятоскевич, - я должен посоветоваться и подумать.

- Думайте, - сухо ответил Бодров. Опять щёлкнул этот проклятый волчок.

В тюремном дворе пели. Лятоскевич прислушался, это наверняка про него.

Он уже шёл к дому по узкой тропинке, протоптанной меж пихт и елей, а песня догоняла его, тяжёлая и грозная;

«Отольются волку слёзы, Знать, царю не сдобровать...»

Дома Лятоскевич вызвал Токарева - советоваться.

Вечером посланный от Лятоскевича объявил, что господин Лятоскевич требования заключённых может выполнить только частично.

- Не все? - спросил Бодров.

- Нет, не все. Господин Лятоскевич очень сожалеет, но положение таково, что это не в его власти...

Волчок в воротах захлопнулся.

Ночью жгли во дворе тюрьмы костры, пели песни, читали стихи. Дзержинский ходил от костра к костру, улыбался своей печальной улыбкой и прислушивался к пению. В золе пекли картошку и ели тут же, сидя на земле. Было странноЯчто всё это в тюрьме, что за тюремной стеной, там, снаружи, стоят и дежурят тюремщики с винтовками.

Тучи ночью разошлись, вызвездило *, небо было чёрное, очень далёкое; пахло печёным картофелем, дымом, войной. Многие из арестантов сидели с оружием, отобранным у конвоя, с револьверами, с саблями, с винтовками, и, глядя на них со стороны, можно было подумать, что это не запертые в остроге арестанты, а маленькая часть армии, грозной, непобедимой, вечной со времён Пугачёва и Разина, кусочек того, что всё равно нельзя уничтожить, того, что было, но не исчезло, что есть, что будет, что останется...

Дзержинский грелся у костра, почти не разговаривал. Думал ли, мечтал ли - кто знает...

Может быть, рисовались в его воображении ещё неопределённые, величественные будущие контуры очень далёких лет, красногвардейские полки, знамёна победившей революции...

 

VII. ПОБЕДА АРЕСТОВАННЫХ.

Утром пересыльную тюрьму окружили на всякий случай войска, присланные из Иркутска. С наблюдательной вышки острога было видно, как Токарев, улыбаясь сладкой улыбкой, разговаривал с пузатым поручиком, командиром отряда, как он показывал на острог рукою и что-то стремительно объяснял.

Бодров непрерывно вёл переговоры с Лятоскевичем. Волчок в воротах был открыт, в двух шагах от.волчка стоял Лятоскевич, сосал сигару и торговался. За Лятоскевичем стояли солдаты в белых гимнастёрках, стыли на ветру и ждали. Перед солдатами прохаживался прихрамывающий на одну ногу офицер.

Тройка заседала непрерывно. Каждое новое предложение Лятоскевича специальный связной передавал тройке, тройка обсуждала и, прежде чем вынести решение, собирала сходку; сходка решала окончательно.

Настроение держалось всё время решительное, боевое и бодрое, связной приносил Бодрову одни и те же постановления тройки и схода:

- Держаться твёрдо, ни в чём не уступать. Лятоскевич с каждым часом всё более и более заметно нервничал.

- Я хочу говорить с вашим коноводом, - сказал он.

- Я не знаю, о ком вы говорите, - ответил Бодров.

- Я говорю о вашем начальнике или руководителе, как он там у вас называется... Я желаю говорить непосредственно с ним!

- Понимаю, - ответил Бодров, - но, к сожалению, ничем не могу помочь. Тот, кого вы имеете в виду, положил себе за правило не разговаривать с тюремщиками...

- Ах, вот как.

- Да, именно так.

Теряя терпение, Лятоскевич подошёл к поручику и спросил у него, что он думает обо всём этом деле.

Поручик поднял на Лятоскевича злые глаза и раздельно ответил:

- Ничего я не думаю. Я натёр себе ногу, солдаты голодны, - кончайте скорее.

- Да как кончить-то! - с тоской воскликнул Лятоскевич.

- Я не имею права идти на их требования, понимаете? Меня обнесли доносом , вмешалось министерство, я тут ни при чём.

- Ну, и я ни при чём, - ответил офицер. - Меня уж это совершенно не касается.

Лятоскевич с мольбой взглянул на него.

  • 1 Коновод (здесь презрительное слово) - зачинщик, руководитель

- Дайте залп в воздух, - вполголоса попросил он.

Никак нет, не могу.

- Почему?

- Инструкция от вице-губернатора оружия не применять!

- Так на кой леший вы сюда пришли?

Через несколько минут к острогу подъехала коляска вице-губернатора. Рядом с вице-губернатором сидел сухонький, востроносый чиновник особых поручений, а против него - прокурор.

- Ну что же это у вас тут происходит? - не вылезая из коляски и не подавая Лятоскевичу руки, спросил вице-губернатор. - Отставки захотелось или как прикажете вас понимать? Вы что ослепли, оглохли? Ма-ал-чать, я приказываю!-закричал он, хотя Лятоскевич ничего и не говорил. - Ма-алчать и исполнять мои приказания! -

Слушаюсь, ваше превосходительство, - произнёс Лятоскевич.

- Приказать солдатам взять винтовки наизготовку. - Слушаюсь...

- Предложить арестантам немедленно отворить ворота.

- Слушаюсь...

- Пойти на все их требования и немедленно, сейчас же прекратить этот позор, это безобразие... это... чёрт знает что такое...

- Слушаюсь. Но разрешите, ваше превосходительство, в случае, если они не согласятся, открыть огонь...

- Что? Ш Лятоскевич повторил своё предложение. Вице-губернатор

ненатурально захохотал и пальцем покрутил возле лба.

- Нет, батенька, наворотили тут чёрт знает каких дел с вашим тюремным ведомством, а теперь я в ответе. Нет, дорогой мой, нет, не выйдет. Эк чего захотели, чтобы губернатор открыл стрельбу, а я, дескать, в стороне. Хитёр, батюшка, да и я не менее. Прошу исполнять мои приказания.

В четыре часа пополудни Лятоскевич объявил Бодрову, что администрация тюрьмы принимает все требования арестованных и просит спустить красный флаг, убрать баррикады и отворить ворота.

- Передам тройке, - последовал ответ.

Тройка и сход арестантов постановили восстание прекратить по причине полной и всесторонней победы восставших.

- Снимите красный флаг, Шура, - сказал Дзержинский матросу.

Матрос взглянул на него, помедлил, потом ответил с грустью в голосе:

- Есть снять красный флаг, товарищ Феликс!

Он ловко и быстро влез на крышу и на виду у всех сиял красный флаг с шеста. Лёгкий вздох пронёсся по толпе.

Они стояли вместе во дворе тюрьмы, когда заскрипели ворота перед Токаревым, Лятоскевичем и остальными тюремными чинами. В строю стоял Дзержинский, а рядом с ним, плечом к плечу, те, кто вместе с ним вынесли всю тяжесть восстания, кто не спал эти ночи, кто не ел и не пил, и не пел песен, потому что для этого не хватало времени.

Они стояли рядом, вплотную - Дзержинский, Шура Шур-палькин - балтийский матрос, приговорённый к пожизненной каторге, - тульский токарь Бодров, межевой техник Воропаев, длинный Дрозд, прозванный в тюрьмах богом за невероятные побеги...

Мимо них по тюремному двору медленно и осторожно шли тюремщики, вооружённые до зубов, подозрительно оглядывающиеся, опозоренные три дня назад и жаждущие мести...

Первым шёл Токарев.

В руке, на всякий случай, он держал револьвер и шёл медленно, порой отдавая приказания своим подручным, и те расходились от него во все стороны двора, к своим постам.

Перед толпою арестантов он задержался на секунду, и глаза его встретились с блистающим взглядом Дзержинского.

- Чего... смотришь? - хриплым голосом спросил вдруг матрос.- Знакомого нашёл?

Токарев промолчал.

  1. Вице-губернатор-помощник начальника губернии в царской России; губернатор - начальник губернии (губерния - область).
  2. Депеша (устарелое слово) - телеграмма, спешное сообщение.
  3. Революционная тройка - три человека, которым поручено руководить революционными делами.
  4. ВОЛЧОК - здесь: маленькое круглое отверстие в воротах тюрьмы и в дверях тюремной камеры для наблюдения за арестованными.
  5. Боится гласности - боится того, чтобы о происшедшем не стало всем известно.
  6. Уходить с треском - здесь: уходить со скандалом,
  7. Крышка - здесь: конец работе Лятоскевича,
  8. Ликвидировать - прекратить, уничтожить.
  9. Межевой техник - техник, который занимался делением земли на участки (межа - граница земельного участка).
  10. Экономия - помещичье хозяйство в западных и южных губерниях.
  11. Я не пойду к стенке - я не дам себя расстрелять.
  12. Вёл среднюю линию - был не очень жесток с арестованными.
  13. Меня обнесли доносом - на меня донесли,
  14. Инструкция - указание, подробное наставление..




 

Добавить комментарий

ПРАВИЛА КОММЕНТИРОВАНИЯ:
» Все предложения начинать с заглавной буквы;
» Нормальным русским языком, без сленгов и других выражений;
» Не менее 30 символов без учета смайликов.